Правда и Небыль

– С умным человеком приятно поговорить, но трудно работать. Вы на себя, Алексей Михайлович, наговариваете. Чтоб вы так жили, как прибедняетесь! – не согласился с шефом безопасник, потягивая из стакана водичку без газа.

Гоманьков водой не только умывался, но и пил только её и больше ничего. Причём даже без газа. Если бы дистиллированная вода была доступней, он бы, наверное, на неё перешёл. Даже чай с кофе человек не употреблял, не говоря уже о чём-то покрепче. Кремень был мужик. Абсолютный трезвенник.

К трезвенникам Юрьев относился не без подозрений, намотав в своё время на ус едкое, как соляной раствор, которым зимой в Москве поливают улицы, замечание одного товарища о том, что если мужик не пьёт и не ходит по бабам, то, значит, ворует. Но своему начальнику безопасности он доверял и прощал ему маленькие прибамбасы. Даже уважал за его позицию. Непьющий чекист смотрелся в окружении банкира более чем экзотично. Стишок «Красные глаза, суровые лица. // Это чекисты идут похмелиться» был не про Гоманькова.

– Комитеты, да, у нас, конечно, работают, бумагу марают, не спорю. Но на самом-то деле без вас у нас мышь не проскочит. Я согласен, смысла нападать, похищать Вас особого нет, но всё же. Хулиганы, знаете. Люди всякие по городу ходят сомнительные. Смурные. Вы свою работу делаете, я – свою. Ну давайте же друг другу хоть чуточку помогать. По-христиански. Я же в ваших интересах стараюсь, Алексей Михайлович, дорогой, ради семьи вашей, ну и банка. Да и португальцы мне голову отвинтят, если с вами что случится. Вы уж пожалейте если не себя, то меня, – как мог сопротивлялся контрразведчик.

– Кому сгореть, тот не утонет, – гнул свою генеральную линию Юрьев. – Если кому-то кто-то кое-где у нас порой понадобится, никакие топтунишки человека не спасут. Москва – городок безопасный. Не то что Лиссабон. А наш район вообще. Тут посольство на посольстве сидит и посольством погоняет. Посты вокруг. Эфэсбэшники зыркают на каждом углу. Под ментов косят. Шеф, усё под контролем.

При желании Юрьев мог убедить кого угодно в чём угодно, и в конце концов Гоманьков сдался. Или сделал вид, что сдался. Его начальник тоже вроде как поверил в искренность своего собеседника. Или сделал вид, что поверил. Так или иначе, после того разговора за банкиром никто не ходил. Или так ходил, что этого не было видно.

В действительности всё было сложнее, чем могло показаться кому-то на первый взгляд. Юрьев на самом деле не был таким уж непримиримым противником лички, личной охраны, каким сам себя любил выставлять. Но принять он мог только охрану определённого уровня. А то наберут дураков, а спрашивают, как с умных. Гоманьков, хотя был бескомпромиссным врагом бутылки, не бравшим в рот ни капли спиртного, как-то за стаканом воды без газа в порыве откровения, как будто накануне сильно накатил вискаря, проболтался, что хорошо знаком со многими виртуозами, моцартами и Паганини своего дела, работавшими в службе наружного наблюдения ФСБ. Банкир сделал вид, что не заметил этой реплики, но понял, что вместо простых ребят из «горячих точек» теперь его могут опекать моцарты и Паганини невидимого фронта. Такой разворот обещал интересную жизнь. И она настала.

Несколько раз, возвращаясь с прогулок, Юрьев наслаждался видом взмыленного, как артиллерийская лошадь после горного перехода, Гоманькова, который с выпученными, как у городского сумасшедшего, глазами метался туда-сюда перед входом в банк, поджидая своего начальника. Завидев идущего по улице председателя, Иван Иванович как-то подозрительно быстро исчезал, а его подопечный незаметно ухмылялся. Он получал от прогулок не только радость ходьбы по тихим, безлюдным переулкам, но и удовольствие другого рода. То была отдельная история.