Правда или борода

– Ну, ты упоминала их еще на нашем первом свидании. Несколько лет назад я читал книгу о пеших походах, и в названии как раз былоwanderlust. Там разные любители путешествий описывали лучшие пешеходные маршруты разных стран мира.

– В немецком языке это слово означает любовь к походам, но в английский это слово вошло со значением «любовь к странствиям». Что касаетсяfernweh, это по-немецки «тоска по далеким местам». Вот у некоторых людей бывает ностальгия по дому, и это считается нормальным и приемлемым – ну, скучать по родственникам и друзьям, по знакомой обстановке. Пожалуй, любой поймет эту тоску по дому. А вот странное томление, когда тянет куда-то еще, называетсяfernweh.У меняfernweh.Большинство людей тоскует по знакомому, а я всегда тосковала по неизведанному. Черт, если бы я могла, я бы на Марс улетела! Я обожаю исследовать новые места. Наверное, такую идею сложно объяснить, а людям без тяги к странствиям – понять…

Дуэйн хмуро кивнул. Он глубоко задумался, но я видела: он не вполне меня понял. Обычно я мирилась с непониманием друзей и родственников, списывая их реакцию на свою эксцентричность – вечно я как круг среди квадратов. Но сейчас мне отчего-то ужасно хотелось, чтобы Дуэйн понял. Поэтому я схватила его за руку и потянула, чтобы он снова посмотрел мне в глаза.

– Тяга к перемене мест не зависит от того, где я нахожусь. Меня просто тянет туда, где меня нет.

– Значит, тебе хочется новизны? Новых впечатлений?

Я покачала головой, осторожно переплетя наши пальцы. Я обнаружила, что мне нужно чаще прикасаться к Дуэйну. Мне вообще не хотелось его отпускать.

– Не совсем. Вот смотри, мы сейчас здесь. – Я оглядела изумительный пейзаж: догорающие краски осени на лесной тропе Смоки-Маунтинс под темно-голубым небом. – Удивительно красиво, но представь, что у тебя есть возможность увидеть еще тысячу мест, где не менее красиво! Я хочу посмотреть Колизей и собор Святого Петра, но не во время отпуска, а основательно, пожить в Риме, узнать город, понять людей. Я хочу копировать картины Микеланджело, хотя я и не художник. А через год поехать к реке Янцзы и увидеть Великую Китайскую стену. А потом махнуть в заповедник Редвуд, или отправиться нырять на Фиджи, или посетить замки Ирландии…

Я взглянула на Дуэйна и увидела, что он смотрит на меня другими глазами. Хмурость исчезла, сменившись слабой улыбкой, и в глазах появилось понимание.

– Кажется, я начинаю вникать. Тебе очень любопытен мир, он тебя зовет, манит. – В тихом голосе Дуэйна слышалось сопереживание, и я поверила, что он действительно меня понял.

Я не сдержала громкого вздоха облегчения и не пыталась скрыть своего удовольствия, к которому примешивалось глубокое чувство благодарности. Я не раз пыталась растолковать суть дела родным и друзьям, но родители всякий раз спрашивали: «Но как же дом, машина, приличная одежда, телевизор и двуспальная кровать?»

Они не понимали, что я стремлюсь наполнить жизнь впечатлениями, а не материальными вещами. Основные ценности у меня с родителями схожи, но в остальном мы очень разные. Они никогда не понимали моего свободолюбия и романтической жилки, поэтому я всю жизнь пыталась ее подавить или игнорировать. Я жаждала свободы, они стремились к внешней упорядоченности. Не знаю, почему я так отличалась от своей семьи.

До этой минуты я даже не догадывалась, насколько одинокой была: мне не с кем было разделить мечту. Именно понимание Дуэйна взволновало меня до глубины души. Я смотрела в его блестящие глаза и с абсолютной уверенностью чувствовала: я люблю Дуэйна Уинстона.

Эта любовь не казалась бременем или петлей на шее. Любовь к Дуэйну делала меня парадоксально незаурядной, азартной и надежной, сильной и талантливой, потому что таким был сам Дуэйн.

От широкой улыбки у меня даже заболели щеки, но я ни о чем не жалела. Мне хотелось продлить это мгновение как можно дольше, потому что впервые меня увидели такой, как я есть, поняли и приняли. За это мне захотелось отдать ему все. Я хотела, чтобы Дуэйн знал: я тоже вижу его настоящим и люблю.

Легкая улыбка Дуэйна стала асимметричной, а глаза сузились.

– Когда ты так на меня смотришь, я чувствую себя десяти футов ростом.

– А ты ниже?

Он засмеялся. Я тоже. Мы вместе умирали со смеху.

Дуэйн потянул меня за руку и нежно поцеловал, отчего теплая волна пробежала по всему телу. Он прошептал:

– Пожалуй, я настоящий, когда я с тобой.

– Твои речи завораживают.

– Да?

– Да. Как в тот раз, когда ты назвал меня сиреной, которой не нужно петь. – Наверное, на моем лице отразилось мечтательно-приподнятое чувство, переполнявшее сердце. – Это было очень приятно слышать, хотя там и был намек, что я стремлюсь тебя погубить, искушая своим телом.

Он провел пальцами по моим волосам.

– Я не это имел в виду.

– А что?

– Ты «Одиссею» читала?

– Нет, а ты?

– В нашем доме все читали Гомера. Не забывай, мы росли без телевизора, у нас были только книги и воображение.

– Бедные Уинстоны, оставленные на милость своего коллективного воображения, – поддразнила я, наслаждаясь тем, что вижу, а видела я Дуэйна.