Правда истории. Гибель царской семьи

Итак, по рассматриваемому событию осени 1918 г. комвласть признала Мячина виновным. Как видим, и он сам в 1938 г. вновь признал справедливость предъявлявшегося ему в 1928-1929 гг. обвинения, протестовал лишь против вторичного обвинения по одному и тому же поводу, в чем с юридической точки зрения был прав. Но сталинская карательная машина руководствовалась не нормами юриспруденции, которые попирала, а произволом и беззаконием.

И лишь тогда, когда народ покается в своем коммунистическом прошлом, преступные деяния большевиков будут осуждены демократизирующейся Россией, произойдет официальное оправдание действий Мячина осенью 1918 г. как одного из первых, пусть и не последовательных «диссидентов», борцов против утверждавшегося антинародного преступного режима, толкнувшего страну на тупиковый исторический путь. А вот к его «бомбизму», участию в экспроприациях-ограблениях с убийствами ни в чем неповинных людей во имя вымороченных идей отношение будет уже совсем иное.

Теперь логично задаться вопросом, почему Мячин вскоре после 1918 г. снова оказался на службе у коммунистов, правда, вне России — в Китае? Дело, разумеется, в резких изменениях с середины ноября обстановки в стане белых на Урале и в Сибири и положения самого Мячина. 18 ноября там совершился государственный переворот. Директория была свергнута, установилась военная диктатура во главе с адмиралом А. В. Колчаком. Пытавшийся развернуть с ним борьбу Съезд членов Учредительного собрания был разогнан. Подверглись репрессиям и некоторые умеренные, оппозиционирующие социалисты. Этого Мячин, как и многие другие, не ожидал. С новым режимом ему было явно не по пути. К тому же теперь решительно исключалась какая-либо надежда на карьеру и просто-напросто личную безопасность. По телеграфному распоряжению исполняющего обязанности генерал-квартирмейстера штаба Западного фронта полковника, чеха В. В. Клецанды, в конце декабря 1918 г., в момент спешной эвакуации белых из Уфы, Мячин был арестован и отправлен в Челябинск, а оттуда — в Омск. Его было разрешено сопровождать жене — Ольге Ильиничне и родственнице — Екатерине Ильиничне. В записях Мячин зафиксировал эти моменты так: «Арест Колчаковцами. В застенках уфимской контрразведки. Требование денег. Угроза расстрелом... Отправка под усиленным конвоем в Челябинск. Передача чехам. Отправка в Омск к Колчаку. Передача меня в чешский штаб. Чешская контрразведка — кадетский корпус». Еще в пути, а затем в Омске происходит своеобразное «перетягивание канатов» — стремление заполучить Мячина и русской, и чехословацкой контрразведкой. Со службой чехословацкой контрразведки он имел отношения во время допросов в Челябинске при штабе Западного фронта и, вероятно, в штабе чехословацкого корпуса (начальником контрразведки при последнем был Ян Корженек). В итоге в Омске Мячин был препровожден чехословацкими конвоирами, сменившими русских (в Челябинске), в контрразведку не штаба Верховного главнокомандующего полковника Злобина, а Главного штаба, то есть при военном министре, во главе которой стоял бывший австро-венгерский полковник Зайчек, сотрудничавший с чехословацким командованием, а затем перешедший на службу в их корпус. В ней служило немало чехов. Она располагалась в здании кадетского корпуса, и ее имеет в виду Мячин, говоря о «чешской контрразведке». Жена Мячина посещает чехословацкие военные власти в Омске и ходатайствует об освобождении мужа, передаче его ей на поруки. Судьба Мячина оказалась в руках Яна Кошека*, о котором он неоднократно говорит в воспоминаниях.