Правда о деле Гарри Квеберта

— Мини-дисковый? — продолжал он своим неприятным тоном. — А известно ли вам, что Apple произвел революцию в мире и музыку в почти неограниченном количестве теперь можно хранить на портативном жестком диске под названием iPod?

— Я не слушаю музыку, сержант.

— Что же вы тогда слушаете, когда занимаетесь спортом?

— Не важно. Скажите лучше, чему я обязан честью вашего посещения. Да к тому же в воскресенье.

— Мне позвонил бывший шеф полиции Авроры Пратт, рассказал о пожаре в пятницу вечером. Он встревожен, и, должен признаться, не напрасно: я тоже не люблю, когда дела принимают подобный оборот.

— Вы что, хотите сказать, что вы беспокоитесь за мою безопасность?

— Ни в коем разе. Я просто не хочу, чтобы все пошло вразнос. Всем известно, что преступления против детей вызывают сильнейшее брожение среди населения. Могу вас уверить: всякий раз, как про убитую девочку говорят по телевизору, целые толпы вполне цивилизованных отцов семейства готовы оторвать Квеберту яйца.

— Да, но тут-то целились в меня.

— Вот потому я и здесь. Почему вы не сказали, что получили анонимное письмо?

— Потому что вы меня вышвырнули из кабинета.

— Что верно, то верно.

— Угостить вас пивом, сержант?

Чуть поколебавшись, он согласился. Мы поднялись в дом, я принес две бутылки, и мы выпили их на террасе. Я рассказал, как накануне вечером, возвращаясь с Гранд-Бич, наткнулся на поджигателя.

— Описать я его не могу. Он был в маске. Я видел только силуэт. И опять то же самое послание: «Гольдман, возвращайся домой». Уже третье.

— Да, Пратт мне говорил. Кому известно, что вы ведете собственное расследование?

— Всем. То есть я хочу сказать, я целыми днями задаю вопросы всем, кто мне попадается. Кому угодно. Кто-то не хочет, чтобы я копался в этой истории, как вы считаете?

— Кто-то не хочет, чтобы вы докопались до правды о Ноле. Кстати, как двигается ваше расследование?

— Мое расследование? Теперь оно вас интересует?

— Возможно. Скажем так: с тех пор как вам угрожают, чтобы заставить вас молчать, ваши акции резко подскочили.

— Я говорил с отцом Келлерганом. Славный старик. Он показал мне комнату Нолы. Вы ее тоже видели, я так подозреваю…

— Да.

— Но если это побег, как вы объясните, что она ничего с собой не взяла? Ни одежды, ни денег, вообще ничего.

— Просто это был не побег, — отозвался Гэхаловуд.

— А если это похищение, тогда почему нет никаких следов борьбы? И почему она взяла эту сумку с рукописью?

— Она могла знать убийцу, вот и все. Быть может, она даже состояла с ним в связи. Тогда ему достаточно было просто подойти к окну, — возможно, он иногда так делал, — и убедить ее пойти с ним. Может, просто немного пройтись.

— Вы имеете в виду Гарри.

— Да.

— И что дальше? Она берет рукопись и вылезает в окно?

— Кто вам сказал, что она взяла с собой эту рукопись? Кто вам сказал, что она вообще хоть раз держала эту рукопись в руках? Это слова Квеберта, это он так объясняет, откуда его рукопись взялась рядом с трупом Нолы.

На миг у меня мелькнула мысль рассказать то, что́ я знал про Гарри и Нолу, — что они должны были встретиться в мотеле «Морской берег» и бежать. Но я предпочел промолчать, чтобы не навредить Гарри. И только спросил:

— Какова же ваша гипотеза?

— Квеберт убил девчушку и закопал рукопись вместе с ней. Может быть, совесть замучила. Книга была об их любви, и их любовь ее убила.

— С чего вы взяли?

— На рукописи есть надпись.

— Надпись? Какая надпись?

— Этого я сказать не могу. Тайна следствия.

— Слушайте, кончайте вы эти глупости, сержант! Вы сказали либо слишком много, либо слишком мало: нечего прятаться за тайну следствия каждый раз, как вам это удобно.

Он покорно вздохнул.

— Там написано: «Прощай, милая Нола».

Я потерял дар речи. «Милая Нола». Эти самые слова Нола просила Гарри сказать ей в Рокленде. Я попытался взять себя в руки и спросил:

— Что вы собираетесь делать с этой надписью?

— Отдадим на графологическую экспертизу. В надежде, что это что-нибудь даст.

Я был совершенно потрясен его признанием. «Милая Нола». Именно эти слова произнес сам Гарри, именно эти слова я записал на плеер.

Вечер я провел в размышлениях, не зная, что делать. Ровно в девять позвонила мама. Судя по всему, о пожаре рассказали по телевизору.

— Боже мой, Марки, ты что, умереть собрался из-за этого преступного дьявола?

— Успокойся, мама. Спокойнее.

— У нас только о тебе и говорят, и не то чтобы очень тепло, ты понимаешь, о чем я. Все соседи в недоумении… Спрашивают, почему ты упрямишься и сидишь с этим Гарри.

— Не будь Гарри, я бы никогда не стал Великим Гольдманом, мама.

— Ты прав, без этого типа ты бы стал Величайшим Гольдманом. Ты так изменился с тех пор, как стал ездить к этому типу, в университете. Ты же Великолепный, Марки. Помнишь? Даже несчастная миссис Ланг, кассирша в супермаркете, и та до сих пор меня спрашивает: «Как поживает Великолепный?»

— Мама… Не было никогда никакого Великолепного.