Ден, близко знавшая Царицу и лично знакомая с Распутиным, была озадачена столь странной уверенностью людей, которые никогда в жизни их даже не видели, но убежденных в своей правоте. Подруга Александры Фёдоровны пыталась переубедить оппонентов.
«Я указывала на бесспорный факт, что Ее Величество была крайне брезгливой женщиной, что „животное“ начало было Ей чуждо, что моральные Ее устои были чрезвычайно строги, — столь же строги, как и у Ее бабушки, королевы Виктории. И что же я слышу в ответ? Дескать, многие брезгливые и чересчур нравственные женщины часто бывают повинны в невероятных грехах благодаря их брезгливости и высокой нравственности. Если такие примеры известны, то почему бы не причислить к таким женщинам и Императрицу? На каждом шагу я слышу подобные отвратительные россказни, и при этом сплетники с сочувствием добавляют: „Но ведь вы любили Императрицу“. Да, это так. Но я еще и знала Императрицу».
Опровержения очевидца не меняли представлений британцев. Более того, факт близкого общения с Царицей вменялся в вину и сразу же вызывал подозрение, что этот человек, т. е. Ден, сама «не без греха». Лили мало заботила личная репутация, ей лишь хотелось донести до людей правду об Оклеветанных и Убитых. Несмотря на все её старания, на умонастроения современников и потомков аргументы знающего человека не производили должного впечатления. Люди верили лишь тому и лишь в то, во что хотели верить, что могло без лишних «затей» объяснить и прояснить проблемы дня нынешнего и дня вчерашнего.
Упомянутые «россказни» пленяли не только несведущих англичан. Их с какой-то маниакальной одержимостью принимали и поданные Царя. За десять лет до того, как Лили Ден опубликовала полные грусти и возмущения воспоминания, в Петербурге уже не было салона, где бы живо не обсуждали «триумф Гришки», причину которого многие усматривали как раз в интимной близости Царицы и сибирского крестьянина.
В 1911–1912 годах дневник упоминавшейся уже генеральши А. В. Богданович переполняют эмоциональные заметки самого гневного содержания. В дом на Исаакиевской площади гости приносили вести, одну безрадостней другой, и семидесятилетняя хозяйка находила в себе силы все это выслушивать, а затем самое «ужасное» заносить в дневник. Благодаря стараниям генеральши мы имеет в распоряжении своеобразный «эпикриз» из истории психопатической болезни столичного общества. Приведем некоторые наиболее типичные выдержки из сего показательного «документа».
«С печальным, подавленным чувством сажусь писать. Более позорного времени не приходилось переживать. Управляет теперь Россией не Царь, а проходимец Распутин, который громогласно заявляет, что не Царица в нём нуждается, а больше Он, Николай. Это ли не ужас! И тут показывает письмо к нему, Распутину, Царицы, в котором Она пишет, что только тогда успокоится, когда прислонится к его плечу. Это ли не позор!»
Итак, «весь Петербург был взбудоражен» уже в начале 1912 года. Это возбуждение в большей степени было вызвано «надежными сведениями», которые как раз в этот период получили широкое хождение в публике. Речь идёт о посланиях Царицы своему «Другу», тексты которых интерпретировались как признание любящей женщины. Ну а как же иначе!