Правда о России. Мемуары профессора Принстонского университета, в прошлом казачьего офицера. 1917—1959

Большей части местных мужчин – а некоторым даже с семьями – удалось уйти из этой части угледобывающего бассейна на оккупированную красными территорию. Жить нам приходилось очень бедно, тесно и в жутких антисанитарных условиях. Было слишком холодно для того, чтобы встать лагерем в степи; офицерам и солдатам приходилось спать всем вместе вповалку на полу в крошечных домишках. Это, разумеется, способствовало распространению вшей и тифозной инфекции, которую переносили многие из этих насекомых.

Мама моя и при новой администрации в Новочеркасске продолжала добровольно работать в лазарете, что начала делать еще по просьбе атамана Краснова. Там она тоже заразилась тифом и вскоре умерла. Мне дали отпуск с фронта на ее похороны (23 апреля ⁄ 6 мая), но я опоздал.

Сейчас, когда я пишу эти строки, передо мной лежит выцветшая голубая шелковая лента. Я взял ее с маминой могилы восемь месяцев спустя, прежде чем навсегда покинуть Новочеркасск. Большими серебряными буквами на ней напечатано:

«ОТ ПОПЕЧИТЕЛЬСТВА И ВОЙСКОВЫХЪ ЛАЗАРЕТОВЪ НЕЗАБВЕННОЙ В.И. ЧЕБОТАРЕВОЙ, ОТДАВШЕЙ ЖИЗНЬ “ЗА ДРУГИ СВОЯ”»

В это время давление на Донскую армию несколько ослабло благодаря тому, что 28 февраля ⁄ 13 марта 1919 г. Колчак на Урале двинулся в наступление. Его действия вынудили командование красных отвести многие из новых армейских формирований с Дона и направить их против сибирских белых армий.

Тем временем Добровольческая армия Деникина успешно завершила свои операции на Северном Кавказе, на Кубани и Ставрополье. Это наконец позволило добровольцам перебросить большую часть своих войск и кубанских казачьих частей на Дон. Когда концентрация войск завершилась, 6/19 мая было начато многоплановое наступление. Его результатом стало стремительное продвижение наших войск и широкомасштабный отход красных по всему фронту южных белых армий.

Наша 1-я Донская дивизия за предыдущие десять недель непрерывных и успешных оборонительных боев понесла такие тяжелые потери, что ее не стали привлекать к участию в первой фазе этого большого наступления. Вместо этого мы не спеша продвигались на север по главной железнодорожной линии, которая шла от Ростова к Воронежу. Мы часто останавливались на станциях, принимали новых казаков-рекрутов для пополнения потерь и занимались их обучением. Эти рекруты были со мной примерно одного возраста, но я давно уже не испытывал неуверенности в себе – как два года назад, когда только поступил на Гвардейскую батарею. Приобретенный за это время жизненный опыт позволял мне держаться уверенно в любых ситуациях.

За пару месяцев до этого британское правительство начало присылать на Дон большое количество всевозможных припасов (которые после падения Центральных держав и окончания Первой мировой войны стали лишними), и теперь мы тоже начали получать их. Британское армейское обмундирование, которое поступало к нам, было очевидно ношенным, но приходило тщательно почищенным и аккуратно упакованным. Нам оно было весьма кстати, особенно прекрасные прочные башмаки, – несмотря даже на то, что их приходилось носить с обмотками, к которым мы были непривычны.

Британцы присылали к нам также целые батареи легких 18-фунтовых полевых орудий вместе с упряжками мулов. Мулы в России тогда были практически неизвестны и поначалу произвели настоящую сенсацию. Наша батарея, состоявшая из четырех орудий, получила на пробу два новых британских, и я тут же вызвался служить в том отделении, куда их определили. Однако очень быстро дареные орудия полностью нас разочаровали, и всего через пару недель я получил обратный перевод в другое отделение батареи, по-прежнему работавшее со старыми трехдюймовыми орудиями императорской российской армии – в подвижной войне они намного превосходили британские 18-фунтовки.

Во-первых, русская упряжь для конных орудийных упряжек (см., например, фото 6) делала орудия гораздо более маневренными, чем орудия с британскими упряжками мулов. Последние годились в лучшем случае для поддержки пехоты и двигались слишком медленно, чтобы принимать участие в стремительных кавалерийских сражениях.

Во-вторых, их прицелы были гораздо более неуклюжими и неудобными в использовании, чем наши, – особенно при стрельбе с «закрытой» (т. е. невидимой для противника) позиции. На русском прицеле окружность делилась на 6000 частей, что близко к 1000 X 2π = 6280. Прицелы французской и германской армий были устроены похожим образом. Таким образом, изменение угла на одно деление давало сдвиг точки попадания вбок на одну тысячную расстояния, на котором велась стрельба, – вправо, если угол на шкале увеличивался, и влево, если уменьшался. Это легко запомнить и в любой момент можно быстро прикинуть в уме.