Правда о России. Мемуары профессора Принстонского университета, в прошлом казачьего офицера. 1917—1959

В письме от 17 августа 1940 г. он писал:

«…Мы рады, что после таких бурных и подчас утомительных скитаний, вы добрались наконец до тихой гавани и нашли счастье. Пусть Господь сделает его вечным, как мое с Лидией Федоровной. Я также счастлив тем, что, став американцем и заработав себе в этой чужой стране с развитой технологией имя и известность, вы не забываете и страну своего рождения, которая в настоящее время в беде, что защищаете ее всякий раз, когда встречаете в американской прессе клевету на нее[104]. Россия никогда вам этого не забудет, очень важно, чтобы правда о России слышна была в стране, где звучит так много лжи о ней…

…Я счастлив, что имя русского, донского казака притом, будет украшать собой страницы американских книг…» [105]

27 ноября 1940 г. он продолжил: «…Как продвигается ваша научная работа? Мы всегда гордимся, когда слышим, что русские, притом казаки, играют ведущую роль в науке ученой промышленной Америки. Как бы ваши отец и мать гордились вами… Как бы мне хотелось увидеть ваш дом и посмотреть, как вы устроились в Америке, что так странно – по крайней мере, моему сердцу, – и посмотреть, как вы живете, как работаете и как проводите краткие часы отдыха. О себе нам писать нечего. После долгой и трудной, разнообразной и небезупречной жизни, где были тюрьмы и дворцы, слава побед и стыд поражений, мы больше не живем, а лишь доживаем с яркими, но порой пугающими воспоминаниями. В настоящее время жизнь здесь, как и почти во всей Европе, остановилась. И наше будущее зависит от того, как скоро она начнется вновь. Лично я живу воспоминаниями. Поскольку я служил в не существующем более роде войск[106] и знал его, и только его, я в особенности чувствую, что пережил себя и больше не нужен… Оба мы никак не можем привыкнуть к американским именам и боимся называть вашу жену «Ф. Д.»[107], я прошу вас поцеловать за меня руки вашей супруге…»

Последнее письмо генерала Краснова датировано 19 июля 1941 г. Как и все его письма того времени, оно прошло через немецкую цензуру и несет на конверте пометки цензора; в нем нет прямых упоминаний о нападении нацистов на Советский Союз месяцем раньше, но содержится следующий фрагмент: «…главное, что нам труднее всего сносить, это наше почти полное одиночество. За исключением Медемов, здесь нет никого, кто был бы нам близок… мы вспоминаем все то доброе и сердечное, что мы видели от ваших отца и матери в Царском, когда вы были юношей, в Павловске, когда вы были совсем маленьким, и, наконец, в Петербурге и на Дону, когда вы так мужественно помогли спасти Лидию Федоровну. Это вещи, которые невозможно забыть… Нас очень ободрило известие о том, что вы планируете прочно осесть в вашем городке, который дал вам то, что отняла родная страна, и как хотелось бы нам увидеть наконец фотографию вашего дома, когда его постройка будет окончена…»

Дальше генерал Краснов пишет:

«…эти тревожные и напряженные дни, когда решается судьба нашей родины, а с ней и наша собственная судьба.

Мы провели восемь недель в Наугейме. Лечение значительно укрепило нас обоих, но по возвращении я оказался втянут в такую важную и напряженную работу, что слабое здоровье старика может и не выдержать…»

Нигде в этих письмах нет и следа антирусского сепаратизма, который ему теперь приписывают. Напротив, он то и дело связывает слова «русский» и «казак».

Мне рассказывали, что однажды, на более поздней стадии Второй мировой войны, генерал Краснов произносил речь перед казаками, которые вступили в нацистскую армию. В речи он начал превозносить древние казацкие вольности. Кто-то прервал его, выкрикнув вопрос: «А как же Россия?» Краснов будто бы ответил: «А где теперь Россия? Покажите мне ее, и я отвечу!» Если знать генерала Краснова так, как я его знаю, то в этих словах нет ни малейших указаний на то, что его отношение к казачьему сепаратизму изменилось. Скорее они указывают на его оппортунизм, примеры которого я уже приводил раньше.

Конечно же ему не могла нравиться политика Гитлера по отношению к России, которая шла совершенно вразрез всем тем надеждам, что он высказывал мне в Сантени в 1936 г. Но он уже соединил свою судьбу с нацистской Германией, и теперь у него не было выбора; он вынужден был делать хорошую мину при плохой игре. Его истинные чувства, однако, характеризует тот факт, что за все время нацистской оккупации он ни разу не побывал на Дону. Он присоединился к казачьим частям на фронте только тогда, когда окончательное поражение Гитлера было уже не за горами и казаки, воевавшие в Югославии, соединились на юге Австрии с другими казачьими частями и эмигрантскими группами.