Правда о России. Мемуары профессора Принстонского университета, в прошлом казачьего офицера. 1917—1959

21-го операция Залив. [?] прошла хорошо. Шелк подавала Т[атьяна] Н[иколаевна], О[льга] Н[иколаевна] инструменты, я – матерьял. Вечером опять приехали чистить инструменты; сидели все в уголке подготовительного кабинета, в страшной тесноте. Открыли сами окна, сами притащили шелк. О[льга] Н[иколаевна] опять сказала: «Мама кланяется вам, Валентина] И[вановна], особенно… А хорошо здесь… не было бы войны, мы и вас бы не знали, как странно, правда?»

Скребли усердно мыльцем, спиртом, готовые инструменты сами клали в шкап. Офицеры удивлялись: «Ведь есть денщики, отчего вы себе руки портите!»»

Они честно пытались выполнять свою часть работы по операционной. 28 января /12 февраля 1916 г. мама замечает: «Сегодня «папа» снова уезжает в армию. Я думала воспользоваться этим временем, чтобы выварить шелк, поскольку Т[атьяна] Н[иколаевна] наверняка будет занята – боюсь, что бедняжка слишком устала. Но она догадалась: «Ну скажите мне, пожалуйста, что за спешка. Как вы хитры – а я сначала и не догадалась – ведь срочных операций нет, – почему вы можете дышать карболкой – а я не могу?» – настаивала она. Оставили до следующей недели. Госуд[арыня] позволила».

Они не привыкли общаться с людьми – я нахожу в дневнике запись за 16/29 января 1916 г.: «Сегодня Т[атьяна] Н[иколаевна] ходила со мной вместе после перевязок у нас наверх, на перевязку Попова. Милая детка ужасно только конфузится, когда надо проходить мимо массы сестер; схватит меня за руку: «Ужас, как стыдно и страшно… не знаешь, с кем здороваться, с кем нет»».

И параллельно этой робости при первой встрече с посторонними людьми в них был горячий интерес к образу жизни обычных людей, о котором они почти ничего не знали. Однажды что-то помешало фрейлине, которая обычно забирала великих княжон из госпиталя, приехать за ними, и она просто прислала экипаж. Девушки ухватились за возможность самостоятельно исследовать окружающий мир – хоть чуть-чуть! – и приказали остановить экипаж возле Гостиного Двора – пассажа с магазинами; они хотели купить что-нибудь. В форме сестер милосердия их никто не узнавал (фото 19). Однако они быстро поняли, что не только не имеют с собой денег, но и не знают, как именно делают покупки. На следующий день они подробно расспрашивали маму об этом. Этой истории нет в мамином дневнике, но она навсегда застряла в моей памяти – так я был поражен существованием людей, которые ни разу за всю свою жизнь ничего не купили.

Однажды вечером дома я ответил на телефонный звонок. Мужской голос спросил, действительно ли это номер 222[27], велел мне подождать минутку, а затем незнакомый мне молодой женский голос спросил Валентину Ивановну (мою маму), затем добавил: «Кто это? Гриша?» Мне тогда было шестнадцать, и мне не понравилось, что незнакомая девчонка назвала меня уменьшительным именем, поэтому я спросил: «А вы кто?» – «Татьяна Николаевна», – был ответ. Я не мог сразу поверить, что действительно разговариваю с дочерью царя, и переспросил довольно глупо: «Кто?» – «Сестра Романова Вторая», – ответил голос. После этого я смог только пробормотать что-то неразборчивое и позвать маму к телефону.

Очевидно, великие княжны знали все о семьях сотрудников и раненых госпиталя. Они стремились проводить там как можно больше своего свободного времени (фото 20), болтая с офицерами. Естественно, не обходилось и без легкого флирта, что вызывало временами обеспокоенные записи в мамином дневнике. По всей видимости, мама воспринимала свои обязанности неформальной наставницы очень серьезно и была полна решимости не допустить никаких сплетен о девушках, которых успела так полюбить.

В мамином дневнике я нахожу немало упоминаний об убийстве Распутина, которое произошло в середине декабря – 17 числа [30 декабря 1916 г.]. Факты в большинстве своем общеизвестны, включая и последовавшие за ним сравнительно мягкие, но политически катастрофические наказания виновным. Тем не менее я процитирую два особенно характерных абзаца.

Запись за 30 декабря 1916 г. ⁄ 12 января 1917 г.:

«…новая вспышка безумной ярой ненависти – все классы с пеной у рта о ней говорят. Пока она победила – Трепов, Ипатьев уволены. Недаром говорила: «Довольно я страдала, больше не могу. Надо в бараний рог свернуть». Вот, значит, кровь, и с великой целью пролитая, не дает счастья, – наоборот – новое озлобление, вспышка реакции…»

Запись за 5/18 февраля 1917 г.:

«Несколько дней назад у Ольги выскользнула такая фраза: «Может, его и нужно было убить, но не так ужасно – мы же семейка, стыдно признавать, что они родственники»[28].

Вскрытие показало, что его легкие были полны воды. Его руки были подняты и закоченели – его утопили еще живым».

В день убийства Распутина, но, очевидно, еще до того, как императрица узнала о нем, она принимала на аудиенции во дворце хорошую подругу нашей семьи, жену генерала Мрозовского, бывшего тогда начальником Московского военного округа. В записи за 30 декабря 1916 г. ⁄ 12 января 1917 г. мама замечает в связи с событиями 17/30 декабря 1916 г.: