Правда об Афганской войне

Немного подумав и сменив тему разговора, он сказал:

– Москва еще напомнит нам об этом ЧП.

– Все свободны, – отрезал я.

И вновь остался один. И человек в чалме преследовал меня своим взглядом. О чем думает он сейчас там, в Пешаваре, что замышляет?

Надо связаться с Петром Ивановичем Ивашутиным. Он поможет мне разгадать следующие шаги Раббани и его соратников.

За окном светило яркое весеннее солнце.

Я представил себе весеннее утро в Москве, проснувшийся Арбат, дворовую тишину… Ах да!.. Там же теперь подготовка к съезду – «историческому событию». А тут – так себе, боевые эпизоды и разные неприятные чрезвычайные происшествия. Будни.

Всю вторую половину дня я находился под тяжелым впечатлением от встречи и беседы с Кештмандом. Суть джелалабадского ЧП отошла на второй план. На первом – были тревога и опасения, связанные с возможным развязыванием крупномасштабного джихада.

Прошло еще только четверо суток после преступления, в стране надежно действовал приказ о превентивных мерах; вспышек волнений пока нигде не было, но следить за обстановкой приходилось с удвоенной бдительностью.

Взгляд мой снова скользнул по фотокарточке под стеклом, и чувство злорадного удовлетворения почему-то возникло на минуту: прозевал, Раббани, прозевал такой предлог для джихада! Что-то не сработало в твоем ведомстве. Теперь же время работает на меня, и я сделаю все, чтобы удержать обстановку в стране в привычных рамках необъявленной войны.

Вечером, в 18.00, как и было условлено, у меня собрались мои товарищи и мы обсудили положение. Решили, что, во-первых, ужесточенный режим комендантского часа в Кабуле и других крупных городах надо продлить как минимум до начала партийного съезда в Москве. Во-вторых, проинформировать об этом все основные учреждения власти Афганистана. В-третьих, продолжить активные боевые действия по планам января-февраля, при необходимости привлекая дополнительные силы и средства из резерва. В-четвертых, организовать выезд в военно-политические зоны групп генералов и офицеров управления ГВС на период 22-26 февраля, то есть перед началом работы съезда. В управлении остаться лишь Главному военному советнику и генералу Бруниниексу с небольшой оперативной группой для выполнения возможных новых возникающих задач.

Умиротворенные, но с измочаленными нервами мы сидим у меня дома, на вилле, и мирно чаевничаем. Неторопливо беседуем под музыку тегеранского радио о вещах, весьма далеких от войны. Без таких спокойных минут, без разговоров на отвлеченные темы за рюмкой коньяка наша служба в Афганистане превратилась бы совсем в безрадостное занятие. А так – говорим о театре, о литературе. И моя жена в этих материях, наверное, такой же специалист, как я в военном деле, потому она и ведет разговор.

Самойленко хорошо знает и любит репертуар Свердловского театра оперетты. А моя Анна Васильевна дав-ным-давно училась в музыкально-театральном училище и два сезона даже играла субреток в тульской оперетте. Ну а потом замужество, педагогический институт, работа, аспирантура, преподавание в течение восьми лет в Рижском госуниверситете, защита диссертации, работа над книгами. Пристрастие к оперетте у жены сохранилось на всю жизнь, несмотря на то что ездить ей приходилось со мной по совсем другим театрам – театром военных действий.

Владимир Петрович и того ближе к театру. Его отец, Петр Черемных, в 30-50-е годы был известен во многих российских областных театрах как талантливый режиссер.

С детства Володя много колесил с родителями по Союзу – главрежи в ту пору больше двух-трех лет в одном театре не задерживались. И до сих пор Владимир Петрович сохранил еще в своих манерах некоторую театральность, в частности это заметно, когда он судит о ком-нибудь. Ясность, четкость, безапелляционность соседствуют с образностью…

Анна Васильевна наливает моим друзьям по второй. И они все говорят и говорят о театре, о Товстоногове…

Бог мой!.. Как же с ними хорошо! Остановись, мгновение, ты прекрасно!..

Но вошел генерал Бруниниекс.

– Эжэднэвноэ боэвоэ донэсэниэ, – доложил Илмар Янович.

Пока я читал, Анна Васильевна успела угостить Илмара рюмкой «Наполеона», ей, похоже, хотелось продлить минуты чаепития, покоя и уюта.

Засигналила «булава». Я зашел в обитую изнутри оловянными листами (для экранизации, исключающей подслушивание из космоса) кабину. Нехотя взял трубку.

– Товарищ генерал армии! По поручению руководства докладывает генерал-полковник Аболинс. (Это один из заместителей начальника Генерального штаба – начальник главного оргмобуправления.)

– В чем дело, Виктор Яковлевич?

– Вы знаете, Александр Михайлович, есть мнение, что информация о ЧП, о котором вы доложили, извините, мягко говоря, не соответствует действительности.

– Мы дважды его расследовали. Все так, как я доложил шифровкой министру обороны.

– Но по линии «ближних» есть другие данные…

– Кто поручил тебе переговоры со мной?

– Николай Васильевич.

– Чехословацкие события помнишь, Виктор Яковлевич?

– Так точно, помню.

– Скажи, если бы тогда у тебя в 30-й Иркутско-Пинской дивизии произошло такое ЧП, как бы ты поступил?

Долгая пауза.