Правда об Афганской войне

– Почему молчишь, товарищ генерал-полковник? Отвечай.

– Я бы насильников судил военным трибуналом… – и, выждав для приличия несколько секунд, спросил: – Что доложить Николаю Васильевичу?

– Дословно наш разговор. А с «ближними» разбирайтесь сами.

– Есть.

Я позволю себе маленькое отступление. У военных так заведено: если человек хоть раз в жизни находился в подчинении у кого-то, то это сказывается в отношениях этих двух людей в течение всей оставшейся жизни и службы. Аболинс был от меня сейчас совершенно независимым – ведь он заместитель начальника Генштаба. Но я с ним вел разговор как с человеком, который в прошлом был у меня в подчинении командиром дивизии.

Мы продолжили чаевничать, обсуждая разговор с Аболинсом, когда минут через сорок позвонил Ахромеев.

– Александр Михайлович, здравия желаю! Хочу предупредить и предостеречь тебя: у Ю. В. вызрело мнение, что злодеяние под Джелалабадом совершили переодетые душманы. Тебе надо отозвать шифровку. Предстоит разговор Бориса Карловича с Леонидом Ильичом, неминуемо они затронут и это ЧП. И Борису Карловичу будет сказано, что виновниками являются переодетые душманы.

– Сережа, и это ты говоришь мне? – Долгая пауза. –

Что молчишь? Ты решился сказать мне, чтобы я на старости лет сфальшивил? Да ты же меня уважать не будешь…

– Александр Михайлович, извини, но я ведь звоню по поручению.

– Сережа, ты всегда действовал по поручению. Но ведь надо же и самим собой оставаться.

– Что мне доложить?

– Доложи суть разговора. А хочешь – и дословно его передай.

Мы были поражены тем, как поворачивались дела. Там, в Москве, за кулисами здешней войны, рисовались какие-то недостойные, хуже того – лживые картины. А нам, людям военным, чтущим военную этику, знающим правила игры, но в не меньшей мере уважающим и свое собственное достоинство, надо было занимать какую-то позицию. Собственно, и раздумывать было особенно не над чем. Факты потому и называют иногда «упрямыми», что с ними непросто примириться. Но приходится.

Илмар Янович ожидал моей подписи на боевом донесении. Я читал его медленно, чтобы еще и еще раз все взвесить. Нелегкое занятие, никто за меня не подпишет, никто не возьмет на себя ответственность. Такие минуты почище иных минут перед боем…

Самойленко и Черемных с меня глаз не сводят.

Я перекрестился и вписал несколько слов о том, что при повторном расследовании на месте подтверждено, что ЧП в районе Джелалабада совершено группой военнослужащих такой-то мотострелковой дивизии в составе одиннадцати человек под командой старшего лейтенанта К. Группа арестована. Начато следствие.

Посмотрел я на своих друзей – на одного и на другого, увидел в их глазах поддержку – и расписался. Отдал Бруниниексу, чтобы шифром передал. Часы показывали половину одиннадцатого вечера.

Снова «булава». Огарков.

– Как обстановка?

Коротко доложил.

– Что там упорствуешь?

– Я не вполне понимаю.

– Ты что, хочешь позора Вооруженным силам? Есть возможность опровергнуть?

– Никакой возможности нет, Николай Васильевич.

– Ты так считаешь?

– Нет никакой возможности. Факты дважды перепроверены – причем людьми, которым государство не может отказать в доверии.

– Ну, знаешь, у нас другое мнение сложилось. «Ближние» особенно напирают. У Дмитрия Федоровича состоялся разговор с Юрием Владимировичем. Кстати, и Посол был у министра и тоже подтвердил, что это мистификация, что преступники были переодетыми…

– Николай Васильевич, мы же тридцать лет знаем друг друга. Я вас глубоко уважаю… Не о том мы ведем речь.

Долгий был у нас разговор. По тону Николая Васильевича я чувствовал, что ему не хочется упорствовать в стремлении переубедить меня и не хочется обнаружить во мне подлеца. В конце концов он еще раз спросил:

– Значит – нет?

– Категорически – нет.

– Ну будь готов к разговору с Дмитрием Федоровичем.

Попрощавшись с гостями, мы остались вдвоем с Анно Васильевной, готовые к любым неожиданностям. Ясно было, что предстоит разговор с министром обороны. Неужели и он будет гнуть меня, толкать на ложные утверждения?

Я знал, что Устинов, по давней привычке сталинских времен, задерживался допоздна на службе. Часы показывали час ночи. Подожду еще немного – возможно, позвонит.

– Саня, сомнут тебя «ближние».

– Не знаю, не знаю, мать. Теперь мне нужна поддержка там, в Москве. Кто мне ее окажет?

И я набрал номер телефона, установленного на даче Сергея Леонидовича Соколова. Я убежден, он честен и неподкупен.

– Сергей Леонидович, прошу прощения за звонок в столь поздний час. Важно узнать ваше мнение…

И я изложил суть происшедшего. Он меня спросил, докладывал ли я устно министру. Говорю, что пока нет. Утром доложу. И эдак ласково с подхалимцей и хитрецой пытаю Сергея Леонидовича.

– Посоветуйте, как это сделать.

И он мне ответил:

– Ты достаточно опытный человек. Поучать мне тебя из Москвы сложно. Да и ни к чему. Я – сторонник правды. А как ты поступишь – дело твое.

Вот что ответил мне Соколов.

Утром я пораньше уехал на службу. В восемь часов звонок по «булаве». Мягкий вкрадчивый голос:

– Здравствуйте, Александр Михайлович, как вы поживаете?