Правда смертного часа. Посмертная судьба.

«Прощание…»: «…Какой-то отчетливый шум у подъезда. Из дверей показывается большая группа людей. В центре идут по трое-четверо двумя маленькими колоннами, удерживая на плечах тяжелую ношу».

М. Влади: «На улице бьет в глаза яркий свет. Волнуется людское море, растянувшееся на километры».

В. Акелькин: «Здесь нас ждало самое большое удивление, и если до того мы сдерживались, то на улице слезы потекли сами собой, да мы и не стеснялись их — вся Таганская площадь, с обеих сторон эстакады была забита людьми. Люди заполнили крыши и окна домов, метро, ресторана «Кама», киосков «Союзпечати», универмага…»

В. Янклович: «Потом я вышел на улицу, — увидел генеральскую машину у метро… И вот тут началось самое главное удивление! Конечно, все знали, что будет много народу, но чтобы столько! Чуть раньше Трифонов сказал в кабинете Любимова:

— Как умирать после Высоцкого?»

Ж. Владимирская: «Тогда не одна я, наверное, думала: «Какое счастье, какая правда в том, что он — не лауреат, не отягощен ни званиями, ни наградами… Что он — народный не именем Верховного Совета, а именем народа… И похороны были народными, а у «них» — ни у кого и никогда — таких не будет. Один старичок сказал, что у Владимира Маяковского были роскошные похороны, а это — похороны народные».

М. Козаков: «И вот его вынесли из главного входа театра. Если бы он смог открыть глаза, он увидел бы только небо между домами, но если бы мог слышать, то вздрогнул бы от этого — «а-а-а-а!..», которое вдруг возникло, как общий выдох, и куда-то улетело».

A. Демидова: «Все возвышения, крыши киосков и соседних домов, площадь, пожарная лестница на стене театра были заполнены народом, и тротуары на несколько кварталов еще запружены людьми».

B. Гордеев: «И вдруг мы услышали негромкую музыку. Потом вдруг — тишина. Замерли люди на крышах. Трое-четверо здоровых парней поднимали на руках высоких девушек… Девушки держали в руках зеркальца от пудрениц…

— Вот вынесли крышку… По-моему, Филатов и Золотухин… Гроб… Белый! Остановились. Нет, не видно, кто несет. Автобус… Ну, такой катафалк…»

«Прощание…»: «С моего места видно, как процессия по чьей-то команде разворачивается, как откидывается нижний люк у обычного автобуса с черной полосой, как загружают… И это — все?!»

В. Смехов: «Любимов попросил всех артистов и актрис унести цветы, — и вот стоп-кадр: цветы уносили-уносили огромными охапками, а они стояли все тем же силуэтом… Я просто не могу представить, сколько это длилось времени — как-будто они откуда-то снизу опять появлялись — эти цветы».

В. Акелькин: «А в зрительном зале по обе стороны сцены — венки, венки… Их потом вывозили на двух грузовиках, по четыре ряда венков на машине».

М. Влади: «Мы садимся в автобус, гроб стоит в проходе, мы все сидим, как школьники, уезжающие на каникулы. Любимов машет большим белым платком людям, собравшимся на крышах, на каменных оградах, некоторые залезли на фонари. Автобус трогается».

«Прощание…»: «Меня вместе со всеми выносит к автобусам. Дверцы распахиваются, люди занимают места…

Мы едем по цветам. Они летят из окон, с балконов, с бровок тротуаров…»

В. Туманов вспоминает, что уже когда сидели в катафалке, Марина Влади, обращаясь к нему, сказала:

— Вадим, я видела, как хоронили принцев, королей, но ничего подобного я не видела.

М. Козаков: «Когда процессия выехала на Таганскую площадь, чтобы затем направить свой путь по Садовому кольцу, под машину, которая везла его, полетели цветы».

«Прощание…»: «Гроб с его телом на руках бы понесли до Ваганьковского, передавая с плеч на плечи, как величайшую ценность, и всю оставшуюся жизнь вспоминали бы этот миг, как честь и счастье.

Но у этих, на Таганской площади, отняли все — даже горький праздник прощания…»

Ю. Карякин: «И когда автобус с гробом отъехал от театра, люди долго-долго махали вслед автобусу руками, цветами. А мальчишки выпустили в небо голубей».

«Прощание…»: «Откуда-то поднялись в воздух сотни голубей и теперь, кружась, уходят все выше вверх по невидимой винтовой лестнице».

С. Дерков (из письма в Театр на Таганке): «Люди провожали маленький автобус, который увозил от них очень многое. Кто-то в толпе сказал:

— Кусочек свободной России умер».

В. Смехов: «Один из важных военных чинов, наблюдавший за рекой скорби 28 июля, молвил знаменитому писателю:

— Ну а вы-то зачем сюда подались? Зачем сюда пришли? Хоронят антисоветчика… Что? Кто хоронит? Да такие же, как он…»

Ж. Владимирская: «Вот помните у Маяковского: «Если в музее выставить плачущего большевика…» Я видела плачущих большевиков — в жизни, в кино, в театре. А вот плачущих милиционеров видеть как-то не доводилось… А здесь— увидела. Запомнился молоденький-молоденький, плакавший, не стесняясь, чуть не в голос».

В. Смехов: «Потом длинная кавалькада машин пошла вразрез Садовому кольцу. В нас была какая-то злая гордость, что олимпийские машины стоят, а Высоцкий едет… Машины шли по левой стороне, все прочие стояли, — все было оцеплено…»