Правдивая история о выдуманной личности

Почти сразу после нашего прихода кюре покинул Клюни и сообщил, что вернется лишь к следующему лету. Эта новость застала меня врасплох. Аббат был единственным человеком, который относился ко мне так же, как и проповедовал, то есть не унижал прилюдно и смотрел на меня так же, как и на всех: холодно, но с небольшим прищуром. Гуго странный человек. Это признавали все, но никто не смел ему перечить. Его просьба считалась в Клюни приказом, и тех, кто отказывался подчиняться, жестоко наказывали. Все это я узнал от монсеньора, который довольно быстро свыкся с тяжелой жизнью монаха и даже стал уважаем в среде монахов. У меня же дела шли много хуже.

Как оказалось, я был единственным крестьянином в Клюни, и ко мне относились соответственно. Именно по этой причине, кстати, я и выполнял все самые хлопотные и неуважаемые обязанности в одиночку. С самого первого дня мои «братья» смотрели на меня как на что-то мерзкое, а иные просто предпочитали не замечать. Хотя я к такому обращению привык. С самого моего рождения ко мне относились так же, как и смотрели. Мусор, изгой, шавка, червь, жалкий грешник или бездарный слуга. Все это было привычно, и я уже многие годы не обращал на это внимания. Но почему-то в Аббатстве такое обращение перестало быть для меня привычным… Я чувствовал их взгляды на себе, когда проходил по коротким, но величественным коридорам Аббатства. Вскоре я и сам стал ловить себя на мысли, что чувствую себя изгоем и чужим.

Однако это чувство недолго тревожило мое сознание. Мне банально перестало хватать времени на переживания. Я, конечно, и раньше ухаживал за лошадьми Ребелей, но их было не так много! Мое тело медленно, но верно слабело, и я чувствовал, что скоро слягу с какой-нибудь смертельной болезнью. Удерживало меня лишь осознание того, что монсеньор без меня не справится… Что я ему нужен, а значит, я просто права не имею умирать! Ведь если я заболею, кто будет следить за конюшней? К тому же я пообещал матери, что вернусь домой… Мне оставалось только стиснуть зубы и засыпать с одним лишь желанием не проспать утренний колокол.

И хоть времени у меня всегда было мало, но за год пребывания в Клюни, постоянной беготни от пастбища к стрельбищу и уборки самой церкви, я смог полностью рассмотреть Аббатство как изнутри, так и снаружи. Издали Аббатство больше напоминало огромную крепость или скорее замок, обнесенный гигантской белокаменной стеной, а на самой базилике было пять остроконечных башен: две симметрично расположенные на главном фасаде, одна в центре храма и две в пределах помещения, куда пускали редких нуждающихся (к слову, странных и, определенно, богатых). Если пройти через огромные дубовые ворота, что когда-то нас пропустили, и обойти все Аббатство, можно заметить, что церковь имеет форму креста. Внутренний двор был уставлен многочисленными статуями, созданными неизвестными каменщиками или как их там называли в искусстве? В самой церкви даже спустя год проживания я все равно невольно останавливался, очарованный ее красотой. Высокие сводчатые потолки, украшенные фресками, мощные колонны с великолепными верхушками в виде ангелочков или каких-то диковинных цветов, порталы, уставленные разными скульптурами, – все это никак не укладывалось в моей голове, и я до сих пор не верил, что это всего лишь Аббатство, а не королевский дворец! Но проходя мимо всего этого великолепия, я каждый раз задавался одним и тем же вопросом: раз Аббатство так богато, то почему оно не нанимает крестьян, дабы они ухаживали за лошадьми и другим скотом? Ведь до моего прихода этим наверняка занимались братья! Но я не находил ответа, удивленно пожимал плечами и, опомнившись, срывался с места, чтобы не опоздать на вечернюю тренировку.

Тренировки… Если бы мне кто-нибудь предложил выбор между дневной стиркой хабит и упражнениями в фехтовании, я бы выбрал первое. Саранча на поля, я не воин! Я всего лишь смиренный крестьянин, который в будущем должен был стать оруженосцем монсеньора, не больше, не меньше! Зачем меня заставляют делать то, что у меня никогда не получалось и никогда не могло получиться! Да, я понимаю, что должен помогать монсеньору во всем, даже в военном деле, но будь я проклят, если хоть раз мне удалось разрубить ствол, обхваченный стогом сена! Мой меч постоянно застревал в дереве, и я всю оставшуюся тренировку упорно пытался вытащить свое оружие. В конце получал лишь хмурый взгляд и слова старшего монаха Йозефа с косматой бородой, в которой обязательно что-нибудь да застревало из еды: «Ни на что не годный оборванец», – или что-то вроде этого. У монсеньора же с тренировками дела обстояли лучше: спустя две недели после нашего прибытия Вэйд вызвал на бой бородатого монаха и через несколько минут победно приставил меч к его бороде.