Правдивое комическое жизнеописание Франсиона

По наступлении обеденного часа наши французские дворяне уселись за стол вместе с дю Бюисоном, который успел достаточно отдохнуть. Они не переставали издеваться друг над другом по поводу своих приключений. Только один Одбер оставался неуязвим, ибо хотя и был человеком весьма занимательным, однако же отличался уравновешенным и рассудительным нравом, предпочитая общаться с местными любомудрами, нежели заводить знакомство с самыми прелестными куртизанками. Франсион, обсудив приключения своих приятелей, откровенно признал, что на его долю выпала худшая участь, и сомневался только, кто из двух его объединившихся врагов, Валерий или Эргаст, причинил ему больше вреда. Одни называли Валерия, заставившего заподозрить Франсиона в подделке денег, позорном преступлении, караемом смертной казнью; но сам он больше винил Эргаста, который поступил с ним гораздо хуже, лишив его благоволения Наис; зло, конечно, заключалось не столько в том, что он свел его с Эмилией, доставившей ему удовольствие своими беседами, сколько в том, что он подговорил ее пожаловаться Наис. Спустя несколько времени после обеда приехал Дорини и сказал Франсиону, что Лючио хлопотал за него с успехом и несколько обелил его в глазах Наис, которая разрешает ему навестить ее сегодня днем. Тогда Франсион поспешил приготовиться к предстоящему визиту и принарядился в лучшее платье, ибо в тюрьме ему было не до этого. Ему сопутствовали все наши французские дворяне, и когда Наис увидала его, то приняла весьма строгий и внушительный вид; но он ничего уже больше не боялся и сказал ей так:

— Перед вами невинный человек, которого облыжно обвинили и который принес вам доказательства своей безупречности.

— Не будьте столь самонадеянны, — отвечала она, — чтоб отрицать за собой всякую вину, ибо вы лишили бы меня удовольствия вас простить.

— Поскольку мне обеспечено ваше прощение, то готов признать себя виновным, — возразил Франсион.

— Но вы и виновны до некоторой степени, — промолвила Наис, — ибо, без всякого сомнения, любили Эмилию.

— Любил, — отвечал Франсион, — но как любят прекрасный плод, который висит на дереве и до которого не хочется дотронуться; вернее, я любил ее так, как любят цветы, но не более; едва ли вам угодно, чтоб я ослеп и не мог любоваться творениями природы? я нахожу все их прекрасными^ но мое любование ими сейчас же обращается на вас, ибо я нахожу красоту, лишь в том, что так или иначе сходствует с вами. Все же если вы считаете такой образ жизни преступным, то я готов переменить свой нрав, лишь бы остаться в границах повиновения.

— Можете говорить, что вам угодно, — возразила Наис, — но вам не удастся так легко оправдаться, как в деле о фальшивых монетах.

Тут Дорини, отведя ее в сторону, посоветовал ей оставить строгость и принять во внимание, что Франсион был не так виновен, как ей казалось, и что если он навещал Эмилию, то происходило это тогда, когда Наис еще не выказывала ему благосклонности и он старался рассеять свою грусть в других местах. К тому же, как ей уже было известно, ничто не связывало Франсиона с этой дамой, а, напротив, Эргаст собирался на ней жениться. С другой стороны, она рассуждала, что если порвет с Франсионом после того, как дело зашло так далеко, то станет всеобщим посмешищем, и что он, обладая множеством друзей и большими связями, мог с отчаяния и гнева решиться на какой-нибудь досадный поступок. А потому она разрешила ему переговорить с ней наедине и повторить заверения в своей покорности; таким образом состоялось как бы новое соглашение. Тогда Дорини заявил, что не следует долее откладывать свадьбу, дабы завистливые враги не учинили какой-нибудь новой помехи. Тотчас же послали за священником, после чего их обручили и назначили венчание на следующий день.

Вернувшись домой вместе со своими друзьями, Франсион сказал им, что постарается вести себя благоразумнее, нежели прежде, и что, женившись на Наис, обретет спокойную гавань и перестанет блуждать по морю всевозможных увлечений, нарушая свой покой и подвергая себя непрестанной опасности кораблекрушения. Неприятности, испытанные им из-за Эмилии, живо рисовались его глазам, и он решил впредь любить одну только Наис. Он стал уговаривать остальные бросить сколь можно скорее беспутный образ жизни и не служить долее дурным примером для других.