Правек и другие времена

Земля и львиный зев высосали из них кровь и воду. Лучше всего сохранилась шерстяная форма, это она удерживала разлагающиеся останки вместе. Солдаты, которые переносили их на телегу, завязали себе рты и носы платками.

На Большаке стояли люди из Правека и пытались увидеть как можно больше через забор, но когда телега тронулась в сторону Ешкотлей, они отшатнулись в молчании. Самыми бесстрашными были куры — они смело бежали за подскакивающей на камнях телегой и жадно глотали то, что упало из нее на землю.

Михала стошнило под куст сирени. Он ни разу больше не взял в рот куриного яйца.

Время Геновефы

Тело Геновефы застыло в неподвижности, словно прокаленный жаром глиняный горшок. Его сажали в кресло на колесиках. Теперь оно было в полной зависимости от других людей. Его клали в постель, мыли, вынимали, выносили на крыльцо.

Тело Геновефы — это было одно, а Геновефа — другое. Она была заперта в нем, захлопнута, оглушена. Она могла шевелить только кончиками пальцев и лицом, но уже не получалось ни улыбнуться, ни заплакать. Слова, жесткие и шершавые, выпадали из ее рта, словно камешки. Такие слова не имели силы. Иногда она пыталась бранить Адельку, которая била Антека, но внучка не слишком обращала внимание на ее угрозы. Антек прятался в бабушкиной юбке, а Геновефа ничего не могла сделать, чтобы его укрыть или хотя бы прижать к себе. Она беспомощно смотрела, как старшая по возрасту и более сильная Аделька дергает брата за волосы, и ее распирала злость, которая, однако, сразу же проходила, потому что не имела никаких шансов найти выход.

Мися много разговаривала с матерью. Передвигала ее кресло от двери к теплому кафелю печки и тараторила. Геновефа слушала невнимательно. То, о чем говорила дочь, наводило на нее скуку. Ей все меньше было дела до того, кто погиб, а кто выжил, ее не интересовали службы в костеле, подружки Миси из Ешкотлей, новые способы консервирования горошка, новости по радио, которые Мися всегда комментировала, ее бессмысленные сомнения и вопросы. Геновефа предпочитала сосредоточиться на том, что Мися делает и что происходит в доме. Так, она видела растущий в третий раз живот дочери, маленький снег муки, падающей со столешницы на пол, когда Мися месит тесто для макарон, муху, тонущую в молоке, раскаленную докрасна кочергу, оставленную на плите, кур, пытающихся в сенях вытягивать шнурки из ботинок. Это была конкретная, наглядная жизнь, которая отдалялась от нее день за днем. Геновефа видела, что Мися не справляется с этим большим домом, который достался ей в дар. И поэтому она извлекла из себя несколько фраз и уговорила дочь взять девушку на подмогу. Мися привела Руту.

Рута выросла в красивую девушку. У Геновефы сжималось сердце, когда она на нее смотрела. Она подстерегала минуты, когда обе, Мися и Рута, вставали рядом — и тогда сравнивала их. Неужто никто другой не замечал, что они были так похожи друг на друга? Два варианта одного и того же. Одна была более мелкая и смуглая, другая более высокая и полная. Глаза и волосы у одной были каштанового цвета, у другой — медового. А в остальном все было одинаковое. По крайней мере, так казалось Геновефе.

Она смотрела, как Рута моет полы, как шинкует большие кочаны капусты, как растирает в глиняной миске творог. И чем дольше на нее смотрела, тем больше убеждалась в своем мнении. Иногда, когда в доме стирали или убирали, а Михал был занят, Мися просила детей отвезти бабушку в лес. Дети осторожно спускали кресло, а дальше, за сиренью, уже невидимые из дома, неслись по Большаку, толкая перед собой кресло с застывшим величественным телом Геновефы. Оставляли ее с растрепанными волосами и рукой, беспомощно упавшей за поручень, а сами бежали в перелесок за грибами или земляникой.

В один из таких дней Геновефа увидела краем глаза, что из леса на Большак вышла Колоска. Геновефа не могла пошевелить головой, поэтому ждала. Колоска приблизилась к ней и с любопытством обошла кресло вокруг. Присела перед Геновефой на корточки и заглянула ей в лицо. Обе в течение минуты мерили друг друга взглядом. Колоска уже не была похожа на ту девушку, которая босиком ходила по снегу. Она сделалась крепче и еще больше. Ее толстые косы были сейчас белыми.

— Ты подменила мне ребенка, — сказала Геновефа.

Колоска рассмеялась и взяла в свою теплую ладонь ее безвольную руку.

— Ты забрала у меня девочку, а мне оставила мальчика. Рута моя дочь.

— Все молодые женщины — дочери старых женщин. Впрочем, тебе уже не нужны ни дочери, ни сыновья.

— Меня разбил паралич. Я не могу пошевелиться.

Колоска взяла безвольную ладонь Геновефы и поцеловала ее.

— Встань и иди, — сказала она.

— Нет, — шепнула Геновефа и, не осознавая своего движения, покачала головой.

Колоска засмеялась и двинулась в сторону Правека.

После этой встречи Геновефе расхотелось разговаривать. Она произносила лишь «да» или «нет». Как-то она услышала, как Павел шептал Мисе, что паралич поражает также и мозг. «А, пусть себе думают, — размышляла она, — паралич поражает мой мозг, но я-то все равно пока еще где-то есть».