Правек и другие времена

В год яблонь цветы цветут недолго, но они самые красивые. Часто их сковывает мороз или стряхивают внезапные ветры. Плодов много, но все они мелкие и невзрачные. Семена странствуют далеко от мест своего рождения: пересекают речной поток, летят над лесом на другие луга, а иногда ветер переносит их даже через моря. Помет животных слабый и немногочисленный. Но из тех, что переживут первые дни, вырастают здоровые и ловкие особи. Лисы, родившиеся во время яблонь, не боятся подходить к курятникам, так же ястребы и куницы. Кошки убивают мышей не потому, что голодны, но ради самого убийства, тля атакует людские огороды, а бабочки выбирают на крылья самые яркие цвета. Годы яблонь рождают новые замыслы. Люди протаптывают новые тропинки. Корчуют леса и сажают молодые деревья. Строят на реках плотины и покупают землю. Возводят фундаменты под новые дома. Думают о путешествиях. Мужчины изменяют своим женщинам, а женщины — мужчинам. Дети вдруг становятся взрослыми и уходят. Люди не могут спать. Слишком много пьют. Принимают важные решения и начинают делать то, чего никогда раньше не делали. Возникают новые идеи. Меняются правительства. Биржи нестабильны, и в любой день можно стать миллионером или вдруг все потерять. Вспыхивают революции, которые изменяют историю. Люди мечтают и путают мечты с тем, что считали реальностью.

В год груш не происходит ничего нового. То, что уже началось, — продолжает быть. То, чего еще нет, — набирается сил в небытии. Растения укрепляют корни и стволы, но не взмывают вверх. Цветы цветут медленно и лениво, пока не становятся большими. На розовом кусте совсем немного роз, но каждая из них крупная, с человеческий кулак. Таковы и плоды во времени груш — сладкие и ароматные. Семена падают там, где росли, и сразу же пускают сильные корни. Колосья хлебов толстые и тяжелые. Если бы не человек, тяжесть семян придавила бы их к земле. Люди и скот обрастают жиром, потому что закрома ломятся от урожая. Матери рожают крупных детей, и чаще, чем обычно, на свет являются близнецы. Животные тоже имеют многочисленный помет, а молока в сосках столько, что им удается выкормить всех малышей. Люди думают о строительстве домов и даже целых городов. Рисуют планы, измеряют территорию, но за работу не принимаются. Банки обнаруживают огромную прибыль, а склады больших заводов переполнены товарами. Укрепляются правительства. Люди мечтают — и в конце концов замечают, что каждая их мечта сбывается, даже тогда, когда уже слишком поздно.

Время Павла

Павлу пришлось взять на работе несколько дней отпуска из-за смерти отца.

Отец умирал третий день. Казалось, что вот уже и конец — но спустя час Старый Божский поднимался и шел на Большак. Стоял около забора и качал головой. Павел со Стасей брали его под руки и вели к кровати. В течение трех этих дней отец ничего не говорил. Павлу казалось, что тот смотрит на него умоляюще, словно чего-то хочет. Но Павел считал, что сделал все, что мог: находился при нем все это время, подавал воду и менял простыни. Как еще можно было помочь умирающему отцу, он не знал.

Наконец Старый Божский умер. Павел задремал под утро, а когда через час пришел в себя, то увидел, что его отец не дышит. Маленькое тело старичка обмякло, стало дряблым, как пустой мешок. Не было сомнения, что в нем уже никого нет.

Но Павел не верил в бессмертие души, поэтому зрелище это показалось ему страшным. Его объял ужас, что скоро он и сам превратится в такой же мертвый клочок плоти. И это все, что после него останется. Из его глаз потекли слезы.

Стася держалась очень спокойно. Она показала Павлу гроб, который сделал себе отец. Он стоял в риге, прислоненный к стене. Его крышка была из гонта.

Теперь Павел должен был заняться похоронами и, хотел он того или нет, идти к Приходскому Ксендзу.

Он встретил Ксендза во дворе костела около его машины. Приходской Ксендз пригласил Павла в холодную, погруженную во мрак канцелярию, а сам уселся за блестящий полировкой стол. Долго искал нужную страницу в книге регистрации кончин и старательно вписал там данные Старого Божского. Павел стоял в дверях, но поскольку не любил чувствовать себя просителем, сам подошел к стулу перед столом и сел.

— Сколько это будет стоить? — спросил он.

Приходской Ксендз отложил перо и посмотрел на него внимательно.

— Я не видел тебя в костеле уже много лет.

— Я, знаете ли, неверующий.

— Твоего отца тоже трудно было встретить на службе.

— Он ходил на рождественскую мессу.

Приходской Ксендз вздохнул и поднялся. Начал мерять шагами канцелярию, щелкая суставами пальцев.

— Бог мой, — сказал он, — на рождественскую мессу! Этого слишком мало для достойного католика. «Помни день священный, чтобы святить его», так написано или нет?

— Я, знаете ли, этим не занимался.

— Если бы в течение последних десяти лет умерший принимал участие в каждой воскресной службе и оставлял на подносе пресловутый злотый, ты знаешь, сколько бы уже набралось?

Приходской Ксендз несколько мгновений мысленно пересчитывал, а потом произнес:

— Похороны будут стоить две тысячи.