Правила бессмысленного финансового поведения

Вот сидит передо мной мудрый человек, среднего достатка, и мы говорим, говорим, говорим. Главная его идея – их всех не сталкивать. Каждому дать по куску – кому квартиру (если есть), кому землю (если есть), кому дачу (если есть), а кому – деньги на то, что называется «первоначальное обзаведение» – на ипотеку, на свадьбу, как подарок, когда карьера начинается, и т. п. Или хоть что-нибудь, если нечего дать.

Он из тех, кто всю жизнь работал до упаду, умея сберечь и – пусть по небольшому – к своему дому, к имуществу прирастить.

У него – удивительно сбалансированная мозаика. Интуиция – так, чтобы дары эти были равновесны. Не то чтобы поровну, а по весу и способности в общей семье, без обид, когда все по умолчанию всё понимают, кого нужно пожалеть, а кто – сам всё заработает.

По ценности даров – всеми понимаемая иерархия.

И ни в коем случае – долевая или совместная собственность. Нет таких буйств, и непониманий, и расставаний, которые бы не случились в родственных семьях, когда они почкуются, на почве того, что кому оставили или отдали старшие, кто больше сил в это вложил и кому это должно, на самом деле, принадлежать.

Какая рациональность! Вроде бы все полны сил, но дары и сделки, и документы, и распоряжения на будущее (пусть оно никогда не наступит) – только сейчас.

Есть один только казус. Один кусочек имущества придется оставить детям всем вместе. Ну, сами разберутся. Риск, конечно.

Мы говорим и говорим – кому, что и как – и я тысячу раз поражаюсь, насколько у него от природы ясное, точное и спокойное мышление, понимающее, как всё устроено и как заранее всех сохранить, как им помочь, как попытаться удержать семью, как целое, на несколько поколений вперед.

Хотя все заранее знают, что это невозможно.

Это доступно только владельцам больших состояний или больших имен, когда, действительно, есть, что делить и чем питаться до скончания века.

Броненосец Дача

Дачи – наше зеркало. Дача – это обязательно.

Есть мир городской, мир деревенский и мир, их отражающий – дачный. Значит, у дач есть иерархия. Когда-то cверху были крымские дворцы. Ливадия, Воронцовский, Массандра. Ниже – дачи с башенками, модерн, вьющиеся столбы. Они и сейчас кое-где стоят. Комарово и ленивый Сестрорецк под Петербургом. А дачникам пожиже – перекрашенные избенки. Вокруг Москвы, губернских городов – их море. Оркестры, купание, дачные мужья. И обязательно – террасы, чай, губы под луной. Чай из душистой липы, бесконечная жизнь, деревня как корова, из которой льется молоко.

Но вот что обнаружилось – дачи меняются, как люди. С двадцатых, красный век – другая иерархия. Кремлевские дачи как Эльбрус. Вагоны с провизией. Заимствованные имения, бронза, но чужая. Охрана, играющая в прятки. Клетки, из которых рассылаются сигналы. Там лопатами переворачивали нашу жизнь.

Пусть там останутся, как будто пролиты чернила. Наш путь, конечно, вниз. Вот дачи старых большевиков. В два этажа, с заборами в рост, хмурой зеленью и песнями ссыльнокаторжных. Папки Госплана и дети коммунаров, блуждающие, как пчелы. Завистливый взгляд электрички, пролетающей мимо.

Не задерживаемся. Есть кое-что поинтереснее – дачки-подачки. Битва перьев за Переделкино. Из-за поворота, на редкостном автомобиле выплывает сам мэтр. Но он уже знает, кто в очереди на его дачу, когда он помре. И еще – академические дачи! Обратная сторона шарашек! Рукопожатие от партии за вдохновенный труд. Орденоносные дома – там можно было выращивать и укроп.

Что же это за странные поселения? Разве что вышек с охраной по углам им не хватало. Дачи – резервации, дачи – вырезки из сероватой ткани, дачи – укрытия от всё поедающего кумача. Там, где мог быть бархатный халат, где чай и девы с персиками, а трубка – что ей еще делать: дымится, рассуждает и, может быть, глумится.

Стоп-стоп, не наша жизнь. Не наши дачи. Там – скол синего фарфора. Наши дачи – фаянс, глиняная чашка, плошка из алюминия. – Люминий, – как говорил сосед, закусывая с любовью. Ржавый самовар во дворе, из которого течет вода, если ее налить. Дачки – чтобы глотнуть сирени и кислорода и прокормиться.

Имя им – миллион. Дом в деревне, где живет мать-вдова, – это тоже дача. Каждое лето из больших городов стекались на покосы, на картошку, на починку сараев и крыш миллионы тех, кто ушел в города после войны. С детьми – к молоку, к пышкам, к козам, полным меда, к помидорам, бугрившимся от волнения. К божеству воздуха, чтобы младенцы стали, наконец, похожи на бутоны.

Или вот еще дачи. В 1960-х свой дом под городом, чтобы сокрыться от коммуналки, от клети в 20–30 метров, если они есть. Натасканный по доскам, квадратных метров в семьдесят, священное укрытие от тещ, свекровей и свекров. Предаться плоти, жаре, свекольнику, холодному, как космос, карасям, электроплитке и ночнушке, безусловно сорванной, когда другие поколения спят за стенкой, всё заглушающей.

Свой дом – нельзя. Два этажа – нельзя. Дважды прописаться, в Москве и под Москвой – нельзя. Дом в роли дачи – нет, никак нельзя. Они не выжили.