Правила игры в человека

Нити, которые связывали меня с рождения с моим народом, с моими корнями, с моей землей теперь натягивались, выворачивали меня чуть не на изнанку – и одна за одной обрывались. Я вцепился в подлокотники, вжался в кресло – словно пытаясь вернуть самолет на землю. Я обливался потом и задыхался. Я чувствовал каждый обрыв каждой нити, и с каждым обрывом мне становилось хуже – и легче одновременно. И когда табло с буквочками погасло, меня уже ничего не связывало с моим народом, с моей землей.

Озноб прошел. Внутри было пусто, как в мыльном пузыре. Я стал тем, чем пугали детей в моем селении. Ркушгриш. Пустой.

Знали ли об этом мои? Сделали ли они это специально, чтобы отделаться от неудобного меня? Ведь другими-то способами этого сделать нельзя. Уедь я хоть за тридевять земель – нити все равно вытянулись бы. А вот самолет поднялся слишком быстро. Я сидел и соображал, что мне делать. Я знал, что ркушгриш долго не живут. Мои обрывки нитей судорожно тянулись вокруг, ища, куда бы прицепиться. Я должен был это сделать, иначе совсем скоро начну таять и исчезну, теперь уже совсем.

Стоп, а остальные? Я завертел головой. Люди вокруг меня выглядели нормальными, никакие обрывки у них не болтались – они выглядели толстенькими и здоровыми, как будто так и надо! Они каким-то образом умудрились заделать дыры и не истаять? Черт, может, и я должен был сделать так же? Превозмочь и победить эту ненормальную ситуацию, просто выжить?

Самолет приземлился, а я все еще был жив. Я выбрался и пошел за людьми. И здесь, на земле, люди мгновенно соединялись и друг с другом, и с местом непонятным для меня способом! А я не мог этого сделать. Мои обрывки тянулись к их нитям, но не успевали – все уже были привязаны к чему-то, и для меня не находилось свободных концов.

Мне ничего не оставалось делать, кроме как продолжать двигаться вместе со всеми. В полубреду я получил свой чемодан, вышел из здания аэропорта, сел в автобус – подробный маршрут был расписан в сопроводительных документах, и я выучил его наизусть. Автобус тронулся. Было холодно – иней лежал на траве, и густой туман клубился так, что мне казалось, будто я плыву в пузыре в необитаемом пространстве.

Автобус ехал и ехал, а я уже мало что соображал. Я впал в какую-то прострацию и очнулся на конечной – водитель тряс меня за плечо. Я подхватил свой чемодан и побрел на выход. Едва я оказался на тротуаре, двери автобуса захлопнулись, и он исчез.

А я остался – один на пустом асфальте. На противоположной стороне дороги стеной стояли деревья – высоченные, темные, я таких в жизни не видел. Сзади меня от площадки отходила тропинка, и, извиваясь, тянулась куда-то в туман. Я решил, что по ней скорее попаду к жилью, чем если просто пойду под деревья.

Тропинка привела меня внутрь леса из таких же громадин. Она вилась между стволов в туманном пузыре, и никакого жилья не было видно. Я ослабел и почти не мог идти. Чемодан казался мне неподъемным. Я бросил его и уселся сверху. И тут я почувствовал нить – и она была свободной. Человек, обладатель нити, был таким же потерянным, как я – но почему-то не слабел и не умирал. Не раздумывая, я потянулся к его нити и судорожно ухватился за нее.

И только тогда увидел его перед собой.

– Привет, – сказал человек. – Ты что, олимпиадник?

Я кивнул. Я был согласен со всем, что он скажет, я готов был назваться хоть кем – только бы привязать наконец себя к чему-то.

Он что-то говорил, а я только кивал и кивал. Я вцепился в нить и почувствовал долгожданную связь. Это была не полноценная сеть, но хоть что-то. Теперь я не умирал. Вернее – не умирал так быстро.

Так мы с ним и оказались связанными пагицур, крепче и прочнее которой связей не бывает в природе.

Я был глупый умирающий пацан. Я все сделал неправильно, глупо, сам не понимая, что делаю. Конечно, пагицур надо формировать совсем не так – медленно, постепенно, и тогда и только тогда они будут множественными и равномерными, а не таким вот канатом, какой вырос со временем между нами с Генерал-Космонавтом.

Мы шли и шли, и вскоре из-за деревьев показались дома.

Он спросил, как меня зовут, и я сдуру назвался полным именем – Оль-Леуддин Аль-Алад Сахиттиер Ритту.

А тот вытаращился, конечно.

– Ноль-Один… Такого я в жизни не выговорю, – говорит. – Давай, Ноль-Один, ты будешь просто Пожарник!

Так я не успел оглянуться – еще и имя от него получил.

А он махнул рукой в сторону домов – вон, мол, общага, теперь не потеряешься. И пропал между деревьев, как не было.

Я не потерялся. Я нашел общагу, заселился в комнату, влился в группу олимпиадников – да, оказывается, этим словом как раз назывался теперь и я. Я стал призером, потом по какой-то квоте на одаренных ребят из глубинки остался сперва в лицее, а потом поступил и в Универ.

Совсем не странно, что мы с ним не пересеклись все это время. Мы жили в разных частях студгородка, к тому же я занялся привычным делом – учился как проклятый. Но все это время я чувствовал пагицур – она как пуповина, пульсировала и крепла.

Так что когда он оказался передо мной с презервативом и бутылкой, я не особо удивился.