Правила одиночества

– Какие тонкости, – с усмешкой сказала девушка. – А откуда вы так хорошо знаете русский язык?

– Тебе сколько лет?

– Двадцать три, – помедлив, ответила Маша, – а какое это имеет отношение к моему вопросу?

– Самое непосредственное. Когда мне было девятнадцать, я жил в другой стране.

– Это в какой же? – удивилась девушка.

– В СССР, и государственным языком был русский.

– А-а, дык и я в ней родилась, – разочарованно произнесла Маша, – но забываю все время.

Дык. В этом-то и дело, – повысил голос Караев, – все очень быстро об этом забыли. Семьдесят лет жить в одной стране, а теперь удивляться хорошему знанию русского языка у нерусского и его присутствию в России. А ведь Экзюпери призывал к ответственности за прирученных.

– Я ни в чем не виновата, – неприязненно сказала Маша, – не кричите на меня.

– Ты – нет, но твои бритоголовые ровесники вылавливают одиноких брюнетов и избивают их. И я вовсе не кричу, я просто повысил голос. Знаешь такие слова: «И возвысил он свой голос и заплакал»?

– Нет, не знаю. А вас кто-то избил? Скинхеды? – спросила Маша.

– Ты шутишь, наверное. Разве я похож на человека, которого можно безнаказанно избить? Конечно, нет: но я вчера сломал нос одному из этих ублюдков. Теперь меня совесть мучает. У меня всегда так: если набью кому-нибудь морду – потом жалею, если промолчу, не отвечу – поедом себя ем, в трусости попрекаю. Он был совсем ребенок, лет шестнадцать, не больше, но в нем было столько ненависти, злобы. Это что-то напоминает – прыщавые, фашиствующие юнцы.

– Это же хорошо, если вас мучает жалость, – успокаивающе сказала Маша, – значит, еще не все потеряно.

– Не все, – согласился Караев, – к сожалению, к сорока годам хотелось бы потерять больше.

– Извините, если я вас чем-то обидела, я не хотела.

– Куда ты?

– Мне еще пыль надо вытереть. Спасибо за угощение.

Она встала и ушла с серьезным видом. Караев тоже встал, подошел к плите, включил чайник, вернулся, сел, положил руку на стол, стал барабанить пальцами. Было видно, что он взвинчен. Их было несколько человек, этих юнцов – скинхедов. Он вышел за сигаретами, прогуляться перед сном, это было вчера вечером. Дело происходило на автобусной остановке. Подростки вели себя шумно и вызывающе, видимо вследствие неумеренного потребления клинского «продвинутого» пива. Громко смеялись, отпускали грубые шутки в адрес окружающих, не стесняясь в выражениях.

Затем их внимание привлек чернявый юноша. И они стали задирать его. Юноша не отвечал: видимо, был из интеллигентной семьи, подтверждением чему служила скрипка в футляре, которую он держал в руках, и это еще больше раззадоривало парней. Проходящий мимо Караев остановился и посоветовал: «Что ты смотришь на них, друг, возьми свою балалайку и тресни кого-нибудь по башке». Юноша лишь глянул на него с укором. А скинхеды словно этого и ждали: тут же набросились на советчика. Юноша, как это часто бывает, тут же ретировался, оставив Караева одного. Сначала он дрался вполсилы, защищаясь и понимая, что имеет дело с подростками, но чтобы не быть избитым, ему пришлось драться всерьез. Удары парней, сыпавшиеся на него градом, особого вреда ему не причинили, но зато один подросток, получив удар в лицо, с воплем упал на землю, и, к удивлению Караева, этого оказалось достаточно, чтобы скинхеды разбежались.

Из комнаты донесся грохот, и этот звук вернул Караева в действительность. Он пошел на шум и увидел девушку, поднимающую гладильную доску.

– Извините, – виновато произнесла девушка, – вот, грохнулась.

– Ничего, – успокоил ее Караев, – она часто падает.

– Это потому, что она на проходе стоит, надо убрать ее куда-нибудь. Убрать? – предложила Маша.

– Не надо, имущество мужчины должно всегда находиться у него перед глазами – так говорила моя мама.

– А почему у вас только к гладильной доске такое отношение? – спросила Маша. – А остальное имущество?

– Остальное не мое, – пояснил Караев, – я снимаю эту квартиру. Здесь моего – только эта доска, картины на стенах и кактусы на подоконниках.

– Ничего себе, – поразилась девушка, – снимаете такую большую квартиру, один! А мы в общаге живем вчетвером в одной комнате. Какой смысл платить лишние деньги? Я-то думала – у вас семья.

– Ну почему сразу семья, а не, допустим, клаустрофобия?

– А у вас клаустрофобия? – спросила Маша.

– Ненавижу эту женскую манеру отвечать вопросом на вопрос. Нет, у меня мизантропия.

– Честно говоря, я не знаю, что все эти словечки обозначают, – призналась Маша, – а семья – это первое, что пришло мне в голову.

Маша подошла к висевшей на стене картине и стала протирать раму. Затем перешла к другой. Картины висели на каждой стене, их было около десятка: пейзажи, натюрморты. Протерев раму, Маша некоторое время рассматривала картину, затем бралась за следующую. Караев наблюдал за ней, медля уходить.

– Вы художник? – спросила Маша.

– Нет, – ответил Караев, – я инженер-технолог пищевого производства, специализировался на консервировании продуктов.

– Зачем же вам столько картин? Вы что же, всюду их возите с собой? Странно.

– А ты хотела бы, чтобы я возил с собой консервы?