Правила одиночества

Ислам согласился. Почему-то ни матери, ни тете Гале в особенности, было невдомек, что территориальная отдаленность (не учитывая, конечно, районы Крайнего Севера) и тяготы воинской службы — понятия совсем не прямо пропорциональные, здесь вообще нет закономерностей. Возможно, словосочетание «поближе к дому» звучало обнадеживающе — для матери, во всяком случае.

В Баладжарах всех погрузили в плацкартные вагоны и отправили в Тбилиси, к месту службы. В вагоне постельное белье им почему-то не выдали, даже матрасов — это было первым признаком того, что в жизни что-то изменилось и в ближайшее время все пойдет иначе. Но значения никто этому не придал — напротив, всеми овладело какое-то безумие: веселились, пили дешевый портвейн в огромном количестве, предусмотрительно закупленный в вокзальном буфете, а подъезжая к Тбилиси, почему-то повыкидывали в окна все съестные припасы. Особенно далеко улетали банки со сгущенкой. Оказалось, что сделали они это преждевременно: кормить их никто не собирался. Предполагалось, что утром, в Тбилиси, их сразу же посадят в машины и развезут по частям, где они и будут питаться оставшиеся до дембеля два года. Но их вновь повезли на сборный пункт и продержали там до 3–4 часов пополудни, голодных и растерянных.

Манглиси — курортное местечко в 60 км от Тбилиси, высоко в горах. Слово «курорт» в данном случае приобретало едва ли не издевательский смысл, учитывая те физические и душевные страдания, которые десятилетиями терпели новобранцы в расположенных там военных частях — в так называемых сержантских школах. Задачей учебных подразделений была подготовка младшего командного состава и специалистов для регулярной армии. Однако пресловутая подготовка давно уже приняла уродливые формы. Но об этом ниже.

В часть приехали после восьми вечера. Еще час провели на КПП под градом насмешек и колкостей старослужащих, которые приходили посмотреть на свою смену. Затем всем остригли головы — тех, кто предусмотрительно сделал себе «ежик» на гражданке, подстригли еще раз — и повели всех мыться в душ. Отсутствие горячей воды никого, кроме новобранцев, не смутило. Сержанты, руководившие помывкой, покрикивали, торопя, причем с каждым разом голоса их крепли, а словечки становились все ядренее. Выходили из душа уже под отборные матюки. Надели новые гимнастерки, натянули кирзовые сапоги и, стараясь попадать в ногу, потопали в казарму. Надежде на ужин не суждено было сбыться. В тот вечер многие из них, возможно в первый раз, легли спать на голодный желудок. Впрочем, Ислам привык к таким испытаниям: три года жизни в общаге закалили его в этом отношении. Утром они были разбужены смехом: вся казарма, обступив их кровати, веселилась, разглядывая новобранцев.

В первые же дни Ислам разбил пятку об угол койки. Произошло это во время тренировки, когда курсанты оттачивали правила отбоя и подъема. Раздеться и одеться необходимо было за определенное время: счет шел на секунды. Примерно через час командиру наконец надоело, и он ушел, оставив солдат в покое. Все тут же улеглись, натянув на голову одеяла, — все, кроме Ислама, заматывавшего пятку носовым платком, и Гусейна, высокого плечистого парня из Ленкорани, который никак не мог правильно сложить на табуретке свою гимнастерку. Это было чревато тем, что любой проходящий мимо сержант мог сбросить ее на пол. В этот момент возле него остановился бывший курсант — из числа тех, кто еще шатался на территории учебки, ожидая отправки в войска, — на его новеньких погонах сверкали две лычки младшего сержанта.

— Ну що, салабон, притомився? — спросил он Гусейна. Гусейн заискивающе улыбнулся и развел руками, не совсем понимая вопроса.

— Смирно! — неожиданно рявкнул младший сержант. Эту команду Гусейн понял и, как был, в кальсонах, вытянул руки по швам.

— Как стоишь, салага! — распалял себя младший сержант. — Ноги вместе, живот убрать. «Смирно» была команда! Отбой.

Гусейн ринулся было выполнять команду, но тут хриплый прокуренный голос с явным бакинским акцентом произнес: «Отставить»!

Бедолага попал меж двух огней, не зная, чью команду выполнять и кого следует бояться больше. Новый голос принадлежал старшему сержанту: он был невысокого роста, рыжеусый, скуластый, выцветшая гимнастерка облегала его крепкую, ладную фигуру. Он появился из-за спины младшего сержанта. Как впоследствии выяснилось, фамилия его была Парсаданов.

— Что здесь происходит? — спросил он.

— Салагу дрессирую, — улыбаясь, ответил младший сержант.

— А ты сам кто? — с недоумением спросил Парсаданов. — Дембель? Молчать! Встать, как положено, когда к тебе обращается старший по званию, отвечать четко по уставу. Команда «отбой» уже была, почему нарушаете распорядок?

— Не ори, — с ненавистью сказал младший сержант, — оторался.

Он был на голову выше Парсаданова.

— Что? — тихо и зловеще спросил Парсаданов. — А ну пойдем, мать твою так и разэдак, поговорим.