Правила счастья кота Гомера. Трогательные приключения слепого кота и его хозяйки

Кошки и вовсе обещали разлад в привычном укладе жизни. Предстояло, но не в ущерб чьей-либо свободе, придумать, как отделить кошек от родителей, а собак — подальше от кошек. В самом понятии «переезд» изначально заложена неразбериха. Все эти ящики и коробки, которые нужно распаковать. Вещи, которые предстоит распихать по полочкам и позасовывать в кладовки. Всякая мелкая дребедень — попробуй для начала рассортировать ее на ту, что может понадобиться, и ту, которую лучше спрятать с глаз долой. Вот почему требовался зазор между собственно моим переездом и воссоединением с прочей, «кошачьей», ветвью семьи.

Второй раз за это время мне пришлось решиться на непростой звонок. Я позвонила Джорджу.

Он до сих пор жил в нашем доме, том самом, куда мы забрали Скарлетт и Вашти. Так что для обеих кошечек этот дом был родным, как, впрочем, родным для них был и сам Джордж. Гомер не был знаком ни с домом Джорджа, ни с самим бывшим. Но котейка мог на него рассчитывать как на члена, скажем так, «расширенной» (в самом широком смысле этого слова) семьи. Джордж с детства питал любовь ко всем без разбора животным: кошечкам, собачкам, птичкам, тушканчикам, хомячкам и аквариумным рыбкам.

С момента нашего разрыва мы еще какое-то время общались. Получалось натянуто и неловко, как обычно бывает в первые недели жизни порознь: каждый пытается доказать другому, что «мы можем остаться просто друзьями». Как правило, со временем такие разговоры сходят на нет. Каждый раз, прощаясь, я с тоской вспоминала, как и отчего мы с Джорджем разбежались. Те же чувства, я уверена, испытывал и Джордж.

Но если бы меня попросили назвать человека, которому в случае чего я без колебаний доверила бы своих кошек, то я назвала бы Джорджа.

Долго упрашивать не пришлось. Джордж сразу согласился приютить питомцев на пару недель, пока я буду обустраиваться у родителей. «Я только рад буду вновь увидеть Скарлетт и Вашти, — был его ответ. — И за Гомером тоже присмотрю, о чем вопрос».

Я провела для Джорджа краткий инструктаж: что можно и чего нельзя с Гомером («Пока он здесь, мой тебе совет: не держи в доме тунца»). Поведала я также и о прочих новостях из кошачьей жизни за последние несколько месяцев. Как выяснилось, от влажной кошачьей пищи Гомера пучит. Удивительно было слышать, какие ужасающе громкие звуки может производить такой кроха. Вашти заработала себе колит и временно была отлучена от сухого корма. Все это очень осложняло общий режим кормежки. Я пообещала закинуть все необходимые припасы, а также составить письменную инструкцию. В том, что на Джорджа можно положиться, я не сомневалась. Единственное, что меня волновало, — как Гомер переживет вынужденную разлуку. Ведь за шесть месяцев с момента его «усыновления» мы ни разу не расставались больше чем на сутки. Я так распереживалась, что, препоручив кошек Джорджу, еще несколько раз возвращалась, делая вид, будто что-то забыла. В последний раз я сослалась на губную помаду, которую вроде бы точно уронила, открывая сумочку. Как ни пыталась я убедить Джорджа, он только глубоко вздохнул: «Езжай уже! Мой опыт общения с кошками куда больше твоего. Так что все будет хорошо».

Я продержалась долгих два дня, прежде чем вновь объявиться у Джорджа. При этом я звонила ему каждый вечер спросить, как там поживают мои кошечки и, в частности, Гомер. «У него всё в порядке, — неизменно убеждал меня Джордж. — Он отрывается по полной».

Как именно он отрывается, долго гадать не пришлось. Заехав к Джорджу через пару дней, я сразу увидела такую сцену: какой-то из его приятелей держал руку ладонью кверху — а животом на ладони, свесив лапки, лежал Гомер. Приятель крутил его вокруг себя, одновременно устраивая воздушные ямы, а также гудел, как воздушный лайнер в зоне повышенной турбулентности. По крайней мере, он был уверен, что этот звук получается у него мастерски.

— Боже мой! — воскликнула я. — Ты что, с ума сошел? А ну-ка опусти его сейчас же!

Опешив от неожиданности и покрываясь краской стыда, приятель повиновался. Шатаясь, как после знатной пьянки (а как же иначе?), Гомер постоял, постоял, а потом… нетвердой походкой побрел обратно. Он подергал приятеля за штанину и протянул лапку — давай, мол, еще.

— Вот видишь! Ему нравится! — с гордостью заявил парень. Затем на манер тех ребят, которые представляют боксеров на ринге, он страшным голосом пропел: — Потому что это не просто ко-о-о-от! Он El Mocho[13]! Кот, не ведающий страха!!

Взглянув на Джорджа, я вопросительно подняла бровь:

— El Mocho? Так вы теперь его называете?

Джордж ухмыльнулся и пожал плечами:

— Ну знаешь… стоит какому-то прозвищу приклеиться, это надолго, если не на всю жизнь.

Mocho (не путать с «мачо») означает нечто вроде «чурбана» или «обрубка», а в отношении людей — что-то вроде «недоделанный», то есть прозвать Гомера El Mocho было сродни обзыванию его «калекой».

Не слишком-то смахивает на комплимент. Но то, в чем англичанин усмотрел бы оскорбление, испанцу ласкает слух. В этом и состоит проявление самого глубокого уважения и любви.