Правила счастья кота Гомера. Трогательные приключения слепого кота и его хозяйки

А вот с Гомером вышла совсем другая история. Едва я расстегнула замок, как он совершил отчаянную попытку побега. Чтобы удержать его, пришлось применить силу, и не только мою. Феликс держал переноску, приоткрыв ее ровно настолько, чтобы изнутри торчала только голова, в то время как я, осторожно разжав Гомеру челюсти, одной рукой выкладывала ему на язык маленькую таблеточку, а другой — поглаживала шею, чтобы вызвать глотательный рефлекс. После этого я закрыла ему рот и выждала минуту, если не две, прежде чем освободить его. Почувствовав, что рот свободен, Гомер тут же выплюнул таблетку на пол.

— Ну же, Гомер, — простонала я. — Всего одну таблеточку, за маму!

Я вновь открыла ему рот и вложила таблетку. И вновь подержала челюсти закрытыми, поглаживая горло.

Ситуация не изменилась.

Я готова была впасть в отчаяние. Чего греха таить, все события этого утра уже стояли у меня поперек горла. А тут еще такое: если он проорал всю дорогу в автомобиле, то что будет в самолете? «Выход один, — решила я, — продолжать». Мы предприняли еще три попытки. На сей раз я держала его челюсти настолько долго, что это грозило удушением. В ответ он мычал и мотал головой, силясь вырваться из моих рук. Я пошла на хитрость: в переноску брызнула аэрозолем с кошачьей мятой, а таблетку завернула в кусочек индюшатины из тех сэндвичей, которые были припасены в дорогу. Не помогло. Это меня не остановило: я разболтала, насколько удалось, таблетку в пластиковой крышечке с водой, но Гомер не только отказался ее пить, но и, изловчившись, настолько удачно боднул мою руку, что всю воду я выплеснула на пол. Не хочу и не буду!

То, что Гомер упрямый, я знала всегда; и то, что он любил оставаться при своем мнении, было для меня не секретом. Но его противодействие мне, да еще с таким отчаянием, оказалось полной неожиданностью. Похоже, моя повестка дня на сегодня никак не совпадала с тем, что он запланировал для себя.

Я тоже была упряма. И знала, что так или иначе, но сегодня мы вылетим в Нью-Йорк.

Посадка уже шла полным ходом, и вскоре Тони, Феликс и я остались единственными пассажирами у опустевшего сектора.

— И как нам быть? — в голосе Тони сквозила растерянность.

Я глубоко вздохнула. Спокойно, сказала я сама себе. А вслух добавила:

— Что ж, раз так, пусть летит без снотворного.

Сражение «за», вернее, «против» таблеток имело, впрочем, один положительный результат. Оно настолько вымотало Гомера, что он не только притих, но и на какое-то время даже перестал брыкаться, поэтому посадка прошла без нервотрепки. Однако едва я поставила переноску с ним под сиденье впереди себя и раздался гул двигателей, как он тут же принялся за старое.

— Не желаете ли коктейль перед взлетом? — склонилась надо мной жизнерадостно-участливая бортпроводница, заметив, как я, уронив голову, обхватила ее руками.

— О боже! И не один! — выдохнула я.

Она подкатила тележку, где была водка с клюквенным соком; одним глотком осушив коктейль до дна, я тут же потянулась за вторым. Господи, спасибо тебе, что есть первый класс!

* * *

Перелет из Майами в Атланту, где у нас была пересадка, длится не более часа. И за этот час Гомеровы стенания усугубились низкими и протяжными нотами, приобретя какое-то траурное, заунывное звучание, какого прежде мне не доводилось слышать. Но нужно понимать, что уши у него были куда более чуткими, чем у других кошек, и можно только представить себе, какую боль он испытал от смены давления, когда самолет набирал высоту. Поэтому, едва погасла надпись «Пристегните ремни», я вытянула переноску из-под сиденья, поставила ее на колени и обняла. Я слегка ее приоткрыла, чтобы внутрь пролезла рука, и коснулась его головы. Гомер прижался к моей руке и стал тереться о нее с такой отчаянной силой, что это напомнило мне моменты, когда он, полагая, что я сердита на него, хотел подластиться и помириться, но только еще сильнее. В стенания закрались покаянные всхлипы: выпустите меня отсюда! Пусть это все закончится! Я буду вести себя хорошо! Честное слово!

Если бы я могла, то себя упаковала бы в эту переноску, а ему предложила бы кресло, обменяв и легкое головокружение на боль в ушах, — это была бы честная сделка. Но откуда ему было знать, за что и почему я подвергаю его такому испытанию?

— Хороший мальчик, хороший, — только и шептала я, поглаживая его страдающие ушки. — Хороший, хороший…