Мы вдвоем прошли несколько кварталов до Бруклинского моста. Никто из офиса не пожелал к нам присоединиться, и у меня появилась мысль, что приглашение Шэрон не было совсем уж случайным, что она, по причинам, которые нельзя было углядеть в нашем легком повседневном общении, присматривалась ко мне. Безусловно, мысль покинуть Манхэттен посетила не только нас: еще на подходе было видно, что Бруклинский мост запружен людскими телами. Проезд для транспорта был закрыт, и некоторые под натиском толпы забирались на ограждения, чтобы скорее добраться до моста, а не идти к пешеходному переходу.
Несмотря на многотысячную толпу, на мосту стояла странная тишина. Слово «террористы», произносимое шепотом, доносилось почти из каждого разговора, что долетал до моих ушей, и постепенно мысль, что здесь замешаны именно они, перестала казаться мне нелепой. Затем кто-то рядом сказал: «Они, чего доброго, еще и мост взорвут».
На первый взгляд, эта мысль настолько выходила за рамки здравого смысла, что казалась злой и неуместной шуткой: кому могло хватить ума и дерзости взорвать Бруклинский мост, исчезновение которого с карты Нью-Йорка и представить было нельзя.
Но мысль изреченная начинает собственный путь и порою овладевает умами. Не желая, чтобы она овладела и нами, мы с Шэрон предпочли обсуждать шансы на свободный номер в «Бруклин Марриотт», попутно составляя список тех, кого мы собирались пригласить, и прикидывая, не лучше ли запастись алкоголем заранее, чтобы не переплачивать втридорога в гостиничном баре. Всемирный торговый центр находился у нас за спиной, а впереди тянулся Бруклинский мост, который тысячам людей виделся единственной дорогой к спасительному прибежищу. Пока мы шли и разговаривали, как нормальные люди о нормальных вещах, мир тоже представлялся нам нормальным.
Воздух над мостом уже был пропитан едким запахом гари. Рядом с нами, прихрамывая, брела женщина, которая вымученно пыталась шутить, чтобы придать себе смелости: мол, знала бы, что так будет, надела бы не туфли, а что-нибудь более подходящее. Мы с Шэрон сочувственно улыбнулись ей и уже собирались что-то ответить, когда, растолкав нас, мимо пронесся мужчина.
— Они подорвали Пентагон! — кричал он. — Подорвали Пентагон!
И тут послышался чудовищный нарастающий стон. Мост задрожал, передавая вибрацию от ступней вверх по ногам.
Каждый мускул моего тела, каждое сухожилие напряглись, чтобы выдернуть меня из того места, где я оказалась. Но тело не хотело слушаться: руки и ноги дрожали от напряжения, как перед взлетом, в отчаянной попытке помочь мне вырваться на простор и улететь как можно дальше, но ноги словно приросли к дороге.
Перед моими глазами пронеслись кадры не из моей жизни, а из черно-белого, с зернистым изображением, документального фильма о холокосте. Словно наяву, я увидела группу старых евреев, выстроенных вдоль стены. Каждый из них держал за руку стоящего рядом, и все они читали молитву — ту, которую все евреи читают перед смертью. Я слышала их голоса так же отчетливо, как все голоса вокруг; а затем услышала собственный голос — как будто отделенный от меня, исходящий извне, сиплый и чужой, вторящий им:
И вдруг все замерло. Будто все мы были подсоединены к единому источнику питания, который кто-то выключил. Внезапно все поняли, что мост даже не собирается рушиться: он стоит по-прежнему, не разламываясь пополам и не сбрасывая никого в воды Ист-Ривер. И вновь все в едином порыве, словно мы были частичками единого целого, разом повернули головы в сторону города, из которого бежали.
Одна из башен торгового центра оседала прямо на наших глазах. Какой-то миг — и от нее ничего не осталось, кроме зияющей бреши в небесах. Если дым от пожара был черным, то теперь над местом падения подымался светлый бежевый столб. Какое-то время он стоял в воздухе, поражая совершенством очертаний, словно тающий след фейерверка в сверкающем голубом небе.
— Это всё ничего, — сказала я Шэрон. — Всё — ничего. Это просто упала башня.