Правила счастья кота Гомера. Трогательные приключения слепого кота и его хозяйки

Лоуренс, выросший в доме, где собаку призывали к порядку именно таким способом, считал, что я спускаю все на тормозах. Но это было не так. Я постоянно ломала голову, как помочь Лоуренсу ужиться со Скарлетт, — и поиск решения затягивался только потому, что раньше я с такой ситуацией никогда не сталкивалась.

Пока Скарлетт была маленькая, я жила с Мелиссой, а потом с родителями, но в те времена кошка предпочитала прятаться, если в доме был кто-то, кроме меня. Теперь она хотела быть со мной всегда и везде, а остальным предлагала исчезнуть с глаз долой, пока мы с ней вдвоем.

Единственным местом, где Лоуренс мог чувствовать себя в безопасности, была наша спальня. Он потребовал, чтобы эта комната была зоной, свободной от кошек. Он не хотел видеть кошачью шерсть на постели, и его можно было понять (по крайней мере, я была рада, что под одеялом спит только Гомер, а значит, кошачья шерсть скапливается только поверх одеял и больше нигде); также Лоуренса абсолютно не радовала перспектива драться с тремя кошками за место в постели рядом со мной. Это был честный компромисс, но неожиданное изгнание моих кошек из постели, в которой раньше они проводили хотя бы часть ночи, нанесло такую психологическую травму всем заинтересованным лицам, какой я просто не ожидала.

Скарлетт была возмущена своим изгнанием и не скрывала этого. Как только я закрывала за собой дверь спальни, она ложилась на пол и громко мяукала, и если я тут же не впускала ее, то она просовывала под дверь лапу и громко стучала по полу когтями. Открой дверь! Открой СЕЙЧАС ЖЕ!! Подозреваю, что именно так Скарлетт представляла себе нирвану: большая комната, без других кошек, где есть только я, которая принадлежит ей безраздельно. Это была прекрасная возможность заново пережить золотые дни юности, когда она была единственным ребенком в семье. И как бы я ни пыталась ее урезонить, сколько бы раз Лоуренс ни рычал «Ну хватит!» — все было бесполезно. Ее бесконечное мяуканье под дверью бесило Лоуренса даже больше, чем удары когтистой лапы.

Наконец я нашла решение, позволяющее убить сразу двух зайцев. Лоуренс обычно ложился спать часа на два позже, чем я, и мы решили, что, прежде чем лечь в постель, он будет оставлять в кошачьей миске небольшой ужин. Во-первых, это отвлекало Скарлетт и она переставала выть под дверью спальни, потому что, съев свой ужин, успевала забыть, что меня нет рядом, и, удовлетворенно мурлыкая, укладывалась спать, свернувшись калачиком на коврике в гостиной или в одном из ее любимых шкафчиков.

Во-вторых, как только Лоуренс начал давать кошкам еду, Скарлетт, похоже, исключила его из группы «прочих кошек». Скорее всего, он возвысился до той же категории, что и я. В каком-то смысле она стала его уважать. Не могу сказать, что они подружились, но отныне логика Скарлетт была такой: я тебя не люблю, и ты меня не любишь, но меня устраивает твоя еда, и я согласна оставить тебя в покое. Всем своим видом Скарлетт показывала, что Лоуренс должен быть вне себя от счастья от сделанного ему одолжения. Любой, кто когда-нибудь держал кошек, подтвердит, что так они себя и ведут.

Гомер, конечно, был непохож на Скарлетт, он, как всегда, стремился подружиться с любым незнакомцем. Но на сей раз, впервые за свою жизнь, появился человек, которого он боялся, — и этим человеком оказался Лоуренс. Думаю, всему виной был его оглушительный баритон. Это мне он ласкал слух, а Гомеру наверняка казался оглушительным громом Господним. Ведь его, Гомера, слух был в сто раз чувствительнее, чем у любого из нас. А еще Лоуренс был первым человеком, который, проводя с Гомером значительную часть времени, не старался подружиться с ним. Раньше все, кто знакомился с «бедненьким» слепым котенком, хотели стать ему друзьями. И только Лоуренс принял моих кошек на любых условиях и сам никаких условий не выдвигал. Я имею в виду, что он, например, никогда не становился на четвереньки, чтобы познакомиться с Гомером на его уровне. Не пытался изобретать игры, в которые они играли бы вдвоем. Никогда не добивался, чтобы его формально представили Гомеру, который без этого никого не подпускал к себе и не позволял себя гладить. Лоуренсу было все равно, позволено ему гладить Гомера или нет. Если бы Гомеру захотелось, чтобы его погладили, Лоуренс с удовольствием бы это сделал. А если Гомеру хотелось, чтобы его оставили в покое, Лоуренс ничего не имел против.