Правила счастья кота Гомера. Трогательные приключения слепого кота и его хозяйки

Я действительно очень ценила в Лоуренсе это качество. Он не чувствовал, что обязан доказывать себе, или мне, или еще кому-нибудь, что он хороший человек, раз уж ему удалось наладить «особый контакт» с моим «особенным» котом. Лоуренс даже не считал его особенным и не думал о том, что кот слепой. Увидев, как легко и просто и с каким энтузиазмом Гомер носится по квартире, Лоуренс тут же принял как данность, что Гомер ничем не отличается от других кошек. И в самом деле, Лоуренс стал первым и пока единственным человеком, который выполнил то, чего я всегда требовала от окружающих, — просто относиться к нему как к нормальному коту.

Однако Гомера поставило в тупик поведение человека, который не стремился с ним подружиться. Гомер был убежден, что люди существовали ради единственной цели — играть с ним, и ему казалось, что, если человек этого не делает, значит, наверняка относится к нему враждебно. Наверное, поэтому в первые месяцы совместной жизни он в ужасе спасался бегством при приближении Лоуренса. У меня просто сердце разрывалось в эти минуты, когда я видела моего смелого, непокорного кота, охваченного таким страхом.

Гомер не боялся Лоуренса только тогда, когда тот шел на кухню. Они испытывали обоюдную страсть к индюшиному филе. И как только Гомер слышал, что Лоуренс открывает холодильник, готовясь извлечь все необходимое для приготовления сэндвичей из индюшиного балыка, он мчался со всех ног — и его страх перед Лоуренсом на какое-то время отступал. Он вонзал когти в штанину Лоуренса и, карабкаясь по ней, как по веревочной лестнице, взбирался на кухонный стол, а потом всей головой закапывался в пергаментную обертку, где лежала индейка, отчаянно пытаясь урвать себе кусок побольше.

Лоуренс не решался сбросить Гомера со своей штанины, не решался поднять его со стола и кинуть прочь, и все это кончалось тем, что Гомеру доставалось больше индейки, чем Лоуренсу. Дошло до того, что всякий раз, когда Лоуренс хотел сделать себе сэндвич, он вынужден был включать воду на кухне, чтобы кот не услышал, как он открывает холодильник. Потом Лоуренс на цыпочках крался, неся индейку и хлеб, в ванную. Там, выкрутив все краны на полную, он осторожно приступал к приготовлению бутерброда. Этот хитроумный план призван бы спасти индейку от кота. Цель успешно достигалась, но удовольствия от этого не было никакого.

— Так жить нельзя! — однажды заявил Лоуренс.

Я была с ним согласна. Но Лоуренс был взрослым мужчиной, а Гомер отлично понимал слово «нет», и я никак не могла взять в толк, зачем все эти ухищрения.

— Гомер прекрасно понимает слово «нет», — сказала я ему, — и ты должен научиться произносить его. — А потом добавила: — Гомера эта ситуация удручает не меньше, чем тебя. Он не понимает, почему ты не говоришь «нет» и при этом не даешь ему индейку.

Я вовсе не утверждаю, что Гомер был прав. Конечно, он был неправ, и я это осознавала. Своим безапелляционным «Нет! Гомер, нет!» мне много раз удавалось добиться от него повиновения. Но не могла же я все время быть рядом. В каком-то смысле Лоуренс и мои кошки должны были выработать модель собственных взаимоотношений.

Бывали дни, когда я чувствовала себя такой виноватой из-за всего происходящего, что у меня просто опускались руки. Никто не был счастлив — ни кошки, ни Лоуренс, ни я, виновница всех неурядиц.

— Вы с Лоуренсом любите друг друга, — успокаивала меня Андреа в телефонных разговорах. — Плохо, конечно, что Лоуренсу и кошкам так хреново, но что поделаешь? Им просто нужно больше времени, чтобы привыкнуть друг к другу. Все равно Лоуренсу лучше с тобой, чем без тебя.

Возможно. Но иногда я в этом сомневалась.

Увы, индюшиное филе было только вершиной айсберга, именовавшегося «взаимная притирка». Гомер по-прежнему оставался самым разговорчивым из моих питомцев: если он не спал, то вел со мной непрекращающийся диалог. У него сохранились все прежние специфические «мявки». Давай поиграем! Что-то давненько мне не давали тунца… Почему ты меня игнорируешь?

— Да что с ним не так? — раздраженно вопрошал Лоуренс, в третий раз перематывая назад эпизод фильма, в котором из-за Гомера опять не разобрал ни слова.