Правила счастливой свадьбы

В конверте было незаконченное письмо. Федор Козьмич писал:

«Дорогой мой брат Дмитрий! Сильно провинился я перед Богом и семьею. Так сильно, что и слов нет, чтобы покаяться. И покаяться не могу. Нельзя в таком каяться, язык не повернется. Оказался я без вины виноватым. Нет, виноватым во всем, только моя вина. Раз так, то и отвечать только мне перед судом высшим, судом Божьим. Пусть Господь всемогущий рассудит меня, и пусть…»

На этом письмо обрывалось. Дмитрий Козьмич обернулся к Пушкину, который нависал над его левым плечом.

– Растолкуешь, о чем тут речь?

– Наверху дата, 25 февраля, – ответил он. – Накануне отправки телеграммы вам и внесения дополнения в завещание.

– И как это понять?

– Тут ясно написано: Федор Козьмич назначил себе Божий суд…

Тяжкий и глубокий вздох вырвался из самой души Дмитрия Козьмича.

– Да что же это, – проговорил он. – Всю жизнь вместе, и в делах вместе, всегда был Федору правой рукой, почитал старшим, рад был, что отец ему дело передал, он сильнее меня, умнее, ни в чем его не подвел, и вдруг такое…

Горевал Дмитрий Козьмич искренне, но недолго. Отложив письмо, развернул лист. В правом верхнем углу стояла дата: «26 апреля 1894 года». Под ней время: «11 вечера». Чуть ниже крупными буквами было написано: «Духовное». Содержание было таким же кратким, как и предыдущее. По нему все состояние – дома и торговля, ценные бумаги и прочее имущество – передавались младшему брату Дмитрию Бабанову, который должен был распоряжаться так, чтобы приумножить капитал. При этом ему вменялось в обязанность выдать Астру и Гаю Федоровну за хороших людей, обеспечив таким приданым, каким пожаловал бы отец. Дети их мужеского пола должны стать наследниками торговли Бабановых. Была упомянута и Василиса, которой отписывалась тысяча рублей на приданое. Своей жене Федор Козьмич не оставлял ничего, разрешая жить в доме год, а потом убираться куда глаза глядят. Домашней прислуге велено раздать по сто или пятьдесят рублей в зависимости от заслуг. А вот Курдюмова приказано гнать в шею без всякой жалости. За исполнением его воли проследить нотариусу Меморскому, которому назначалась премия в три тысячи рублей. Завещание Бабанов подписал, упомянув и купца 1-й гильдии, и прочее. О наследнике не упоминалось.

Бережно отложив лист, Дмитрий Козьмич откинулся на спинку кресла.

– Вот оно как повернулось…

– Духовное, составленное собственноручно, имеет равную силу, как заверенное, – сказал Пушкин. – Вашим бедам конец.

– Понимаю, почему Федор срочно меня вызвал… Составил и не успел передать нотариусу, на следующий день скончался… Зову Меморского, обрадую старика…

Порыв Пушкин остановил.

– Для окончания розыска нужно два дня, – сказал он. – В качестве платы за ваше терпение обещаю не жениться на Астре Федоровне.

Крепко сжав чиновника сыска в объятиях, Дмитрий Козьмич дал согласие.

– Что в записной книжке? – спросил Пушкин, глядя на потертую обложку.

– Траты Федора, которые совершал по своей надобности…

Так аккуратно были названы расходы, которые господин Бабанов предпочитал держать в тайне. Пушкин спросил разрешения взглянуть. Купеческим жестом ему вручили книжицу. Как награду.

– Только тебе, честному человеку, могу доверить… Сам понимаешь, никто не должен знать…

Записная книжка была начата почти двадцать лет назад. На год приходился разворот. Столбиком были записаны женские фамилии. Впрочем, попадались сокращения: буквы с точкой. Рядом с каждой фамилией – цифры. Перелистывая страницы, Пушкин узнавал, сколько и кому платил Федор Козьмич. Несколько лет он выплачивал Капустиной Ф.М. по четыреста рублей, что равнялось годовому взносу за пансион мадам Пуссель. Рядом находились другие четыреста рублей, выплаченные Листовой Н.С. Регулярная выплата исчезла в год, когда у маменьки Василисы закончились деньги на обучение дочери и она вынужденно пошла в компаньонки. Последняя трата Федора Козьмича в двести рублей находилась в середине листа, отведенного под 1893 год, и значилась: «Н.»

– Много ли узнал? – спросил Дмитрий Козьмич, возвращая книжицу в тайник.

– Достаточно, чтобы предотвратить новое убийство, – ответил Пушкин. – Хорошо помните ваших служащих?

Вопрос оказался странным.

– Как не помнить, столько лет вместе, – ответил Дмитрий Козьмич. В интонации его появились властные нотки, как полагается полновластному хозяину дела.

– Кто из ваших конторских умеет писать каллиграфически, а когда надо, может в счете подправить так, что не отличишь?

Бабанов усмехнулся:

– Ишь в каких тонкостях понимаешь… Да, был такой умелец. Да только Федор прогнал его год назад. И правильно сделал. Характер мерзкий, на руку нечист, да и рожа противная… Говорят, горбуна держать – к удаче, но так надоел, что брат не утерпел… Поганец угрожать ему посмел…

– Где он теперь? – спросил Пушкин.

Дмитрий Козьмич позвал управляющего.

– Куда бывший конторщик, этот Дынга, подевался?

– В типографии Гагена служит – ответил Курдюмов. – Желаете вернуть?

* * *