Мне тоже опротивел кот, но я притворяюсь заботливой только для того, чтобы позлить Шона. Кот снова мяукает и прыгает мне на колени. Глажу его. Смотрю, как Шон одевается. Напряженная тишина. Он натягивает джинсы. Затем снова усаживается на краю кровати в стороне от меня, по пояс голый. Он выглядит так, будто у него ужасное предчувствие, что мне что-то известно и меня это злит. Бедняжка. Закрывает голову руками, трет лицо. И вот я его спрашиваю:
– А что это у тебя на шее?
Он очень заметно напрягается, и я едва сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться.
– А что на шее?
– Похоже на засос,- говорю я как ни в чем не бывало.
Он подходит к зеркалу, принимается вовсю разглядывать свою шею, изучая отметину. У него слегка подергивается челюсть. Смотрю, как он пялится в зеркало на свою увядшую красоту.
– Это родимое пятно,- говорит он. То-то, дебил.
– Как же мы себя любим.
– Почему ты сегодня такая стерва? – спрашивает он, повернувшись ко мне спиной, натягивая футболку.
Поглаживаю Сеймура по голове.
– Вовсе я не стерва.
Он идет обратно к зеркалу и смотрит на небольшой багрово-желтый синячок. Я бы вообще его не заметила, если бы не слышала новости. И тут он произносит:
– Не знаю, о чем ты говоришь. Это не засос. Это родимое пятно.
И теперь вступаю я и, не получая и толики ожидаемого удовольствия, произношу:
– Ты трахнул Джуди. Вот и все.
Я говорю это быстро, очень быстро, рублю с плеча, и это выводит его из равновесия. Он усиленно пытается не показать виду, не посмотреть на меня еще раз пристально.
Он отворачивается от зеркала:
– Что?
– Ты слышал, Шон.
Я сжимаю Сеймура слишком крепко. Он больше не урчит.
– Ты больна,- говорит он.
– Ох, да неужто? – спрашиваю я.- Слышала, ты искусал ей все ляжки, изнутри.
Кот взвизгивает и спрыгивает с колен, крадется по полу к двери.
Шон смеется. Пытается не обращать на меня внимания. Присаживается на кровать, завязывая шнурки. Он не перестает смеяться, тряся головой.
– Ну, бог ты мой. А это-то кто тебе рассказал? Сьюзен? Роксанн? Скажи же, кто? – спрашивает он с невинной улыбочкой.
Театральная пауза. С таким же невинным видом гляжу на Сеймура, который сидит у двери, облизывая лапы. Он тоже смотрит на меня, ожидая моего ответа.
– Джуди,- говорю я.
Теперь Шон перестает смеяться. Перестает трясти головой. У него вытягивается физиономия. Он надевает другой ботинок.
– Ничьи ляжки я не кусал. Твои же не кусал, верно? – бормочет он.
– Что ты хочешь, чтобы я сделала? – озадаченно спрашиваю я.- Сказать, чтобы она раздвинула ноги и дала мне посмотреть?
О чем мы вообще говорим? Меня это вообще не слишком-то и волнует. Это такая мелочь, что я не понимаю, зачем я так его подначиваю. Может, потому что мне хочется все это закончить и Джуди – подходящий предлог.
– Ох, господи,- произносит он с разочарованным видом,- поверить не могу. Ты серьезно или у тебя месячные, типа?
– Ты прав,- говорю я,- у меня месячные. Ничего не было.
Этому кретину как будто бы полегчало:
– Так я и думал.
Стараясь выглядеть подавленной, как будто сердце мое разбито, я говорю:
– Зачем же ты это сделал, Шон?
– Я ухожу,- говорит он, отпирая дверь.
Выходит в коридор. В ванной шумно – там кто-то кого-то стрижет. Он выглядит обескураженным. Я прикуриваю.
– Ты правда серьезно? – спрашивает он из коридора.- Ты действительно ей веришь?
Я начинаю смеяться.
– Что такого смешного? – спрашивает он.
Я смотрю на него, задумавшись, и перестаю смеяться.
– Ничего.
Он закрывает дверь, не переставая трясти головой и по-прежнему бормоча:
– Поверить не могу.
Я отодвигаю кресло, тушу сигарету и ложусь на кровать. В соседней комнате кто-то снимает иглу с пластинки и снова ставит первую сторону. В коридоре в морозилке мороженое «Бен-энд-Джерри», которое я собираюсь украсть и съесть, но я слышу, что он стоит за дверью и прислушивается, так что сижу неподвижно, едва дышу. Кот мяукает. Пластинку заедает. Его шаги раздаются в коридоре, шлепают по лестнице; внизу хлопает дверь. Я подхожу к окну и смотрю, как он направляется к своей общаге. На полпути к общему корпусу он меняет курс и направляется к Вули, где живет Джуди.
Пол
Как-то в начале ноября я был в городе и проходил мимо пиццерии на Мейн-стрит, и через снегопад, толстое стекло и красную неоновую вывеску пиццы увидел Митчелла, сидящего в одиночестве,- перед ним на столе наполовину съеденная пицца (только с сыром, как Митчелл всегда заказывал, пустая). Я зашел. Он разрывал пакетики «Свит-н-лоу», высыпая содержимое и разделяя порошок на тонкие длинные дорожки, напоминавшие кокаин. Я решил, что он один.
– Заблудился, что ли? – спросил он и закурил.
– Угостишь? – спросил я.
Он дал мне сигарету, но не прикурил.
– Как прошла вчерашняя вечеринка? – спросил он.