Правила секса

— Поклянись. А он ответил:

— Клянусь.

Я сказал:

— Я тебе не верю. Он сказал:

— В ванную нельзя.

В итоге я уговорил его на «Макдоналдс», мы сидим в машине, он сплевывает из окна, доедает кусок биг-мага, выбрасывает остальное, закуривает «Парламент». Он пытается завести машину, но на улице мороз, хотя еще только октябрь, и одолженная машина (чья это? Джерри?) никак не заводится.

— Ну? — спрашиваю я.

Я не могу есть. Не могу даже закурить.

— Да, — говорит он. — Черт подери, — орет он, ударяя по рулю, — почему же эта сука не заводится?

— Ты, конечно, не виноват, что не чувствуешь то же, что чувствую я.

— Да. Не виноват, — говорит он, по-прежнему пытаясь завести машину.

— Но моих чувств это тоже не изменит, — говорю я.

— А должно бы, — бормочет он, уставившись в лобовое стекло.

Проезжают машины, водители высовывают головы из опущенных окон, выкрикивают заказы, забирают их, едут дальше, их сменяет еще больше машин и еще больше заказов. Я дотрагиваюсь до его ноги и говорю:

— Но этого не происходит.

— Ну, мне тоже сложно, — говорит он, отталкивая мою руку.

— Я знаю, — говорю я.

«Как я мог запасть на такого урода?» — подумал я, глядя на его тело, затем на лицо, пытаясь отвести глаза от его промежности.

— Кто в этом виноват? — орет он. Он нервничает и снова пробует завести машину. — Ты! Ты разрушил нашу дружбу своим сексом, — говорит он с отвращением.

Он вылезает из машины, хлопает дверью и пару раз обходит вокруг. От запаха еды, к которой я даже не притронулся, остывающей у меня на коленях, я чувствую легкую тошноту, но не могу пошевелиться, не могу выбросить пакет. Теперь я стою на парковке. Внезапно становится очень холодно. Мы оба не можем долго оставаться без движения. Он приподнимает воротник куртки. Я протягиваю руку и прикасаюсь к его щеке, что-то стряхивая. Он отворачивается и даже не улыбается. Я озадаченно гляжу в сторону. Где-то сигналит автомобиль.

— Не нравится мне такая расстановочка, — говорю я.

Уже в машине он произносит, не глядя на меня:

— Тогда уходи. Мораль сей басни?

Шон

Когда она уходила, я нюхал подушки. Ей не нравилось спать в моей кровати, та, мол, чересчур мала, чтобы спать вместе, и в конце концов это было не так важно. Я соглашался. Когда она уходила, я, нанюхавшись подушек, переходил на руки, ладони, пальцы, я вспоминал, как мы трахались, и дрочил, и кончал еще раз, думая о нас, фантазировал и придавал сексу новые измерения, чтобы он казался еще более насыщенным и безумным, нежели был на самом деле. В постели с ней я с трудом себя сдерживал. Вначале я быстренько ее трахал, а потом слезал и несколько часов пожирал ее, облизывал, не переставал обсасывать ее кисульку; у меня болел и распухал язык, натирало во рту, я зарывался в нее по подбородок, горло так пересыхало, что я даже не мог сглотнуть, и тогда я поднимал голову, задыхаясь, и буквально глотал воздух.

Чтобы на нее встал, не требовалось практически ничего. Я наблюдал, как она нагибается в одних только трусиках, чтобы что-то приподнять с пола, или подглядывал, как она натягивает футболку или свитер, высунувшись из окна, дымя сигаретой. Даже незначительное действие — она прикуривает, и мне приходится бороться с желанием схватить ее, сорвать трусики, облизать, обнюхать и проткнуть языком. Иногда желание становилось настолько невыносимым, что я только и мог, что лежать в кровати без движения, представляя себе ее тело, вспоминать, как она на меня посмотрела, и мучиться эрекцией.

Она редко со мной разговаривала и никогда ничего не говорила про секс, возможно, потому что была более чем удовлетворена, и я в свою очередь особо не распространялся. Потому в наших отношениях минусов было мало, а несогласий и того меньше. Например, мне не приходилось говорить с ней о ее стихах, которые были полный отстой, хотя парочку и отобрали для учебной литгазетенки и поэтического журнала под редакцией ее препода. Если же поэзия когда-нибудь и всплывала, я попросту говорил ей, что мне нравятся ее стихи, и вставлял что-нибудь про образность. Но разве могут сравниться какие-то стихи с этой грудью, с задницей, с ненасытным центром меж длинных ног, обвивающих мои бедра, с прекрасным лицом в слезах от удовольствия?

Лорен

Писем от Виктора по-прежнему нет. Ни открытки. Ни звонка. Ни письма. Ничего. Пусть этот ублюдок гниет в аду — мне плевать.

— Колледж и в самом деле приходит в упадок, — говорит мне Джуди, объясняя, как я должна радоваться, что я на последнем курсе и мне не придется возвращаться в следующем году.

Похоже, что она права. Первогодки сколотили рок-группу под названием «Родаки» — одного этого достаточно, чтобы насторожиться. После слов Джуди октябрь будто длится вечно. Диплом кажется невозможно далеким.