Правила секса

— Посмотри же… посмотри на солнечный свет, солнечный свет… сквозь твои золотистые волосы… золотистые волосы… — Теперь у него дрожит голос — Солнечный свет, — шепчет он. — Посмотри, как они сверкают… сверкают в солнечном свете.

Господи Исусе, меня от этого реально тошнит. От нее тошнит. Я крепко сжимаю пиво, сдираю сырую этикетку. Затем гляжу на Лорен.

Солнце еще не село и пробивается через большое витражное окно, и от него волосы Лорен и в самом деле сверкают, и прямо сейчас она кажется мне сногсшибательной. Все хихикают, а Витторио нагибается и принимается нюхать ее волосы.

— Ах, сладкие, как нектар… нектар, — говорит он. Сейчас закричу. Сейчас закричу. Нет, не буду.

— Сладкие, как нектар… — снова бормочет Витторио, после чего отстраняется, и ее пряди спадают обратно.

— О, Витторио, — говорит Лорен, — пожалуйста, прекрати.

Ей приятно, думаю я. Ей чертовски приятно.

— Нектар… — снова повторяет Витторио. Одна из редакторш после продолжительной паузы

решает заговорить и произносит:

— Мона как раз рассказывала нам о некоторых ее проектах…

Мона в белой просвечивающей блузке, вьщветших джинсах в обтяжку и ковбойских ботинках выглядит весьма сексапильно — курчавые белокурые волосы, скучившиеся на голове, и лицо с темным загаром. Ходит слух, что она околачивается около Дьюи, предлагает первогодкам дурь, а потом их трахает. Я пытаюсь встретиться с ней глазами. Она делает большой глоток из бокала с белым вином, прежде чем что-то произнести.

— Ну, по существу, сейчас я внештатный журналист. Только что взяла интервью у двух виджеев с Эм-ти-ви.

— Ха! — восклицает Стамп. — Эм-ти-ви! Виджеи! Как же это бесподобно!

— На самом деле это было довольно… — Мона наклоняет голову, — освежающе!

— Освежающе, — кивает Трэв.

— В смысле? — хочет знать Стамп.

— В том смысле, что она действительно ухватила суть этой монолитной корпоративной надстройки, которая вдалбливает в голову и разносит заразу среди так называемых невинных Америки, трахает им мозг этими… этими, по существу, сексистскими, фашистскими, вопиюще буржуазными клипами. «Video Killed the Radio Star» [19], такого рода тема, — говорит Трэв.

Все молчат долгое время, пока Мона не начинает снова.

— На самом деле это не так… агрессивно. — Она отхлебывает своего напитка и наклоняет голову, глядя на Трэва. — Это больше про твою книгу, Трэв.

— О да, Трэвис, — говорит одна из редакторш, поправляя очки, — расскажи нам о своей книге.

— Он давно работает над ней, — щебечет Мона.

— Ты ушел из «Риццоли»? — спрашивает другая редакторша.

— Ага. Точно, — кивает Трэв. — Нужно книгу доделывать. Мы уехали из Эл-Эй… когда? — Он поворачивается к Моне, которая, кажется, со мной заигрывает. — Девять месяцев назад? Пару месяцев были в Нью-Йорке, теперь вот здесь. Но я должен доделать эту книгу.

— В «Сент-Мартинсе» очень интересовались, — говорит Мона. — Но Трэву нужно ее закончить.

— Да, зайка, — говорит Трэв, — нужно.

— Давно ты над ней работаешь? — спрашивает Стамп.

— Не так давно, — говорит Трэв.

— Тринадцать лет? — спрашивает Мона. — Не так давно?

— Ну, время субъективно, — говорит Трэв.

— Что такое время? — вопрошает одна из редакторш. — То есть — на самом деле?

Я смотрю на Витторио, который потягивает красное вино и таращится на Лорен. Лорен достает из своей сумочки пачку «Кэмела», и Витторио дает ей прикурить. Я быстро допиваю «Беке» и продолжаю пялиться на Лорен. Когда она смотрит на меня, я отворачиваюсь.

Трэв произносит:

— Но разве вам не кажется, что рок-н-ролл похоронил поэзию?

Лорен, Стамп и Мона хохочут, я гляжу на Лорен, она закатывает глаза. Она смотрит на меня и улыбается, и я чувствую облегчение, — как же я жалок. Но я не могу ответить ей улыбкой, пока она сидит рядом с Витторио, так что смотрю, как она глубоко затягивается сигаретой, которую прикурил Витторио.

— Конечно! — буквально орет Стамп. — Я узнал больше от Black Flag, чем когда-либо от Стивенса, или Каммингса, или Йейтса, или даже Лоуэлла, но бог ты мой, черт подери, Black Flag — это и есть поэзия, чувак.

— Black Flag… Black Flag… какой такой черный флаг? — спрашивает Витторио, полуприкрыв глаза.

— Я тебе потом расскажу, Витторио, — удивленно отвечает Стамп.

Трэв не возражает против того, что сказал Стамп, и кивает, прикуривая сигарету.

Стамп предлагает мне «Экспорт А». Я мотаю головой и говорю ему:

— Не курю. Стамп говорит:

— Я тоже, — и прикуривает.

— Стамп… э-э, работает над очень интересным… сборником стихов о… — Витторио останавливается. — О… как это можно назвать… э-э, ох, господи…

— Скотоложство? — предлагает Стамп.

Я выуживаю пачку «Парламента» и закуриваю.

— Ну, бо… боже… да… я полагаю, именно… — неловко бормочет Витторио.

— Да, я разрабатывал тему, что, когда Человек ебется с животными, Он ебет Природу, потому что настолько компьютеризировался и все такое. — Стамп достает из кармана серебряную фляжку, делает большой глоток и говорит: — Сейчас у меня идет собачий раздел, там один парень привязывает собика и сношается с ним, потому что думает, что собака и есть Бог. D-O-G… G-0-D. Слово God, написанное наоборот. Дошло? Понятно вам?