Правила склонения личных местоимений

Я даже подавился от такого неожиданного вопроса. Это что, так бросается в глаза, что я начал общаться с кем-то? Неужели на лбу сразу загорается неоновая вывеска, когда начинаешь заводить друзей? Да я и не заводил никого, как-то само собой все получилось. Но с чего Инна Марковна взяла, что у меня кто-то, вообще, появился? Недооценивать еврейскую проницательность, конечно, нельзя. Но чтобы так! С другой стороны, Наташа и не девушка мне вовсе. Я и не ухаживаю за ней, и времени особенно много не трачу. Хотя, я был бы не против, если бы все было наоборот. К тому же, в нашей ситуации, когда я по уши в домашних делах и нелегальных аферах, и учитывая диагноз Мироновой, о каких отношениях может идти речь? Но мне впервые в жизни, наверное, жаль, что все так по-дурацки складывается, что все совершенно невозможно. Я впервые, наверное, готов потратить время на кого-то кроме моей младшей сестренки. И этот человек, от прикосновения которого у меня мурашки бегут по спине, ВИЧ-положительный. Да, это похоже на какой-то сюрреалистичный психоз. Видимо, все в жизни у меня непременно должно быть грустно и безысходно. Интересно, долго еще это терпеть? Долго еще терпеть эту долбаную жизнь? Не знаю, может, это все из-за мамы. Говорят же психологи, что подсознательно мальчики ищут себе девочек, похожих на их матерей. Вот я и нашел. Параллель очевидна до безобразия. И что теперь мне делать с этой психологией?

— Рома! — окликает меня Инна Марковна.

Да, видимо, я задумался.

— Что? — я возвращаюсь к пирожным и чаю из глубин своих мыслей.

— У тебя точно появилась девушка!

— Да нет! — улыбаюсь я. — С чего это вы взяли? Просто в школе нагружают, вот я и задерживаюсь часто.

— Так дело-то не в том, что ты задерживаешься. — смеется соседка.

— А в чем?

— Просто ты какой-то другой стал. Задумчивый, глаза светятся…

Я снова отнекиваюсь. Да уж, глаза меня, значит, выдали. Это у меня, наверное, после той аварии до сих пор искры там коротят.

Если бы Ксюшка ни забежала на кухню, мне бы, думаю, еще долго пришлось придумывать объяснения моим так некстати засветившимся глазам.

11

Наташа снова приходит в школу. Она снова садится со мной, и никто не говорит ей ни слова. Надо же, думаю, неужели, и правда, моя репутация психа так на всех действует. У меня даже самооценка как будто поднимается. Я даже гордость какую-то чувствую.

Три урока я молчу и ничего не предпринимаю. А на большой перемене ловлю Иглина около туалета.

— Пойдем поговорим, — обращаюсь я к нему.

— А есть о чем? — ухмыляется он.

— Я тебе сейчас объясню, о чем! — Хватаю его за плечо и тащу в туалет. Тут никого — это большая удача.

— Отвали от меня, псих! — орет Стас.

Но уже поздно. Я уже бью его в живот, и он опускается на колени. Когда я прокручивал у себя в голове возможные варианты «разговора» с Иглиным, такой интересный не пришел мне на ум, а сейчас Стас опускается на пол как раз напротив унитаза. И тут я решаю импровизировать. Я беру Иглина за волосы и сначала сильно оттягиваю его голову, а потом подтаскиваю к унитазу.

— Ты, сука, понял, о чем мы будем говорить? — спрашиваю я.

— Отпусти, козел! — стонет Иглин.

Я пинаю его в спину, и он упирается ребрами в предмет школьной сантехники. Наверное, ему больно, потому что он вскрикивает. Все еще крепко держа его за волосы, я опускаю Иглина головой в унитаз и дергаю веревку слива. Стас пытается что-то сказать, но выходит у него не очень разборчиво, из-за того, что вода заполнила нос, рот и, наверное, оставшуюся в голове пустоту, на месте которой у нормальных людей обычно бывает мозг.

— Не понял все еще? — я поднимаю его голову, чтобы видеть глаза. — Что ж ты такой тупой-то!

Иглин начинает дергаться и вырываться, но у него выходят только какие-то эпилептические судороги. Я толкаю его, и он ударяется о перегородку. Тут в туалет заглядывают два пацана из младших классов. Думаю, они понимают, что здесь кого-то бьют, и поэтому нерешительно замирают в дверях. Я говорю, чтобы быстро свалили, и они сваливают даже скорее, чем я мог себе представить.

— Короче, урод, — я присаживаюсь перед Иглиным на корточки и снова беру его за волосы, — еще хоть слово в сторону Мироновой вякнешь, хоть посмотришь на нее, хоть шаг один в ее направлении сделаешь, я тебя в этом туалете смою как дерьмо. — Прижимаю его к унитазу, чтобы он почувствовал, насколько реально сказанное. — Ты понял? — шиплю я.

— Понял, понял, псих! — ругается Иглин. — Отвали!

Я отпускаю его и для закрепления материала еще раз пинаю.

Иглин заходит в класс, когда половина учеников уже готовятся к алгебре. Вернее, конечно, каждый занят своим делом. Я сижу рядом с Наташей, и как только появляется Стас, утыкаюсь в тетрадь. Я наблюдаю за ним боковым зрением. Он весь мокрый, злой, словно подранный кот, появляется и вызывает просто бурю смеха и ехидных замечаний. Только Миронова не смеется. Она уставилась на Иглина, а как только он весьма нервно покидает кабинет, Наташа переводит взгляд на меня.

— У тебя сколько получилось в первом действии? — спрашиваю, поднимая на нее глаза.

— В каком действии? — не понимает она.