Правила вежливости

Топот лошадиных копыт долетал до трибун в несколько приглушенном виде, и было видно, как вслед за ударами копыт в воздух взлетают клочки вырванного дерна. На первом круге жокей, похоже, особо не спешил; он сидел прямо, и голова его примерно на фут возвышалась над головой лошади. Но на втором круге он заставил лошадь бежать быстрее, а сам, прижав локти к телу и плотно обхватив ляжками ее бока, прильнул к шее лошади и нашептывал ей что-то ободряющее. И она ему явно отвечала. Даже издали было заметно, как сильно возросла ее скорость; теперь она буквально летела над землей, вытянув вперед морду и отбивая копытами четкий ритм. После дальнего поворота, когда она снова повернула в нашу сторону, топот ее копыт стал громче, а скорость все увеличивалась, пока она стрелой не перелетела через воображаемую финишную черту.

– Этого коня зовут Привой, – пояснил Грабб. – Он фаворит.

Я оглядела трибуны. Никаких ликующих криков. Никаких аплодисментов. Зрители, по большей части мужчины, проявляли по отношению к фавориту безмолвное уважение, признавая его выдающиеся качества. Во время забега они сверялись со своими секундомерами и тихо переговаривались. Некоторые качали головой – то ли в знак восхищения, то ли разочарования, я так и не поняла.

А потом Привой рысцой проследовал на лужок, уступая место Галстуку.

К третьей лошади я уже начала кое-что понимать. Во всяком случае, мне стало ясно, почему Грабб считает пробные заезды даже более интересными и волнующими, чем сами скачки. И хотя на трибунах было всего несколько сотен людей (а не пятьдесят тысяч), для жокея все они были преданными болельщиками.

Сгрудившись у перил – у самого внутреннего круга ипподрома, – стояли азартные игроки с растрепанными волосами, которые, пытаясь «улучшить свою систему», потеряли все: сбережения, дома, семьи. С лихорадочными глазами, в измятых пиджаках, эти закоренелые фанаты выглядели так, словно и ночуют под трибунами ипподрома; опершись о перила, они неотрывно следили за лошадьми и время от времени нервно облизывали губы.

На нижних трибунах расположились те мужчины и женщины, для которых с детства скачки служили наилучшим развлечением. Это были представители той же породы людей, какую можно встретить и на открытых трибунах «Эббетс Филд»[84]: эти люди знали имена всех игроков и жокеев, все клички лошадей и всю относящуюся к ним статистику. Этих мужчин и женщин, как и Грабба, привели на ипподром еще детьми, и дети их наверняка когда-нибудь приведут сюда своих детей, проявляя такую верность идее, какую могли бы проявить еще разве что во время войны. Они прихватили с собой корзины для пикника и списки участников пробного забега, а с теми, кто случайно сел с ними рядом, легко завязывали дружбу.

В ложах над ними расположились владельцы ипподрома и прочие богачи, окруженные молодыми женщинами и всевозможными прихлебателями. Разумеется, владельцы ипподрома тоже были богаты, но не так, как многие из тех, что приходили посмотреть пробный забег; эти не были ни аристократами, ни дилетантами; все это были деловые люди, трудом заработавшие каждый свой пенни. Один седовласый магнат в идеально сшитом костюме стоял, опершись обеими руками о перила, точно адмирал на носу корабля. Было совершенно очевидно, что скачки для него – не пустая забава и не попытка отвлечься или заработать еще денег. Это занятие требовало от него максимальной дисциплины, полного соучастия и самого пристального внимания – как и при управлении, скажем, железной дорогой.

А выше всех этих людей – выше азартных игроков и фанатов, выше миллионеров – в чистом воздухе самых верхних трибун разместились постаревшие тренеры, для которых лучшая пора жизни осталась в прошлом, однако им, чтобы наблюдать за лошадьми, не требовались ни бинокли, ни секундомеры. Они пристально следили за ними невооруженным взглядом, с легкостью определяя не только скорость лошади, ее способность мгновенно взять старт и ее выносливость, но и ее кураж, ее беспечную смелость; они совершенно точно знали, что именно произойдет на бегах в ту или иную конкретную субботу, но им даже в голову не приходило держать с кем-то пари или делать ставки, получив тем самым возможность пополнить свой тощий кошелек.

Единственное, что я наверняка поняла о Белмонте: в 5.00 утра по средам обычным людям там не место. Это было похоже на те круги Дантова «Ада», где населявшие их разнообразные грешники отличались некой особой строптивостью и особой преданностью своим верованиям, то есть были истинно проклятыми. Сидевшие на трибунах люди служили как бы живым напоминанием о том, почему никому не приходит в голову хотя бы раз прочесть «Рай» Данте. Мой отец ненавидел любые азартные игры, а вот пробные забеги ему бы наверняка очень понравились.

– Идем, красотка, – сказал Грабб, беря Фран за руку. – Я тут кое-кого из старых друзей углядел.