Правила выживания

Ронни не понял, почему им нужно было непременно воспользоваться лифтом, чтобы попасть в долину. Но, возможно, они отправлялись на крышу здания, где их ждал вертолет, так что он ничего не сказал, пока лифт не остановился на шестом этаже, и они вышли в длинный-предлинный коридор, по сторонам которого рядами тянулись сотни однотипных дверей, так близко расположенных друг к другу, что казалось, будто они почти касаются друг друга.

Затем он сказал: — Но это не похоже на путь в долину, сэр. Куда вы ведете меня?

— Назад, в школу, — сказал надзиратель, теперь теплота напрочь исчезла из его голоса. — Ну же, пошли!

Ронни пытался вырваться, но ему это не удалось. Надзиратель был большой и сильный, и он потащил Ронни вдоль длинного, пропитанного антисептиком коридора, к нише в стене, где за металлическим столом сидела огромных размеров женщина в белом халате.

— Вот этот парень, Медоус, — сказал надзиратель. — Старик сказал сменить препарат на двадцать четвертый.

Грузная женщина устало поднялась. Затем Ронни закричал, а она выбрала в стеклянном шкафу сзади своего стола ампулу, подошла к нему, закатала его рукав и, несмотря на его крики, ловко вонзила в его руку иглу.

— Побереги слезы на будущее, — сказала она. — Они тебе еще понадобятся. — Затем повернулась к надзирателю. — Кажется, кертиновский комплекс вины берет над ним верх. Вот это уже третья ампула 24–С, которую он предписывает использовать в этом месяце.

— Старик знает, что делает.

— Он только думает, что знает. Прежде всего, следует понимать, что скоро у нас будет целый мир, заполненный одними лишь Кертинами. Пора бы уже кому-нибудь в Совете Образования пройти курс психологии и понять, что материнская любовь — самое главное!

— Старик образованный психолог, — заметил надзиратель.

— Ты хочешь сказать, образованный психопат!

— Тебе не стоит так говорить.

— Я говорю то, что думаю, — ответила великанша. — Ты никогда не слышал, как они кричат, а я слышала. Этот 24–С применялся еще в двадцатом веке, и его давным-давно следовало бы убрать из употребления!

Она взяла Ронни за руку и увела его. Надзиратель пожал плечами и вернулся к лифту. Ронни только услышал, как с легкостью закрылись металлические двери. В коридоре было очень тихо, и он следовал за женщиной, будто во сне. Он едва мог ощущать собственные руки и ноги, а его мозг постепенно терял ясность мысли.

Женщина — великан свернула в другой коридор, а затем и еще в один. Наконец они подошли к открытой двери. Перед ней женщина остановилась.

— Узнаешь старый дом? — не без горечи спросила она.

Но Ронни едва слышал ее. Ему с трудом удавалось удерживать открытыми глаза. В небольшой, напоминающей вагонную полку, кабине, располагавшейся за общей дверью, находилась кровать, очень странная кровать, окруженная разнообразными приборами, циферблатами, экранами и трубками. Но все-таки это была кровать, единственное, чего он хотел в данную минуту, и он с удовольствием забрался на нее. Затем опустил голову на подушку и закрыл глаза.

— Вот хороший мальчик, — услышал он голос женщины, перед тем как провалиться в сон. — А теперь возвращайся в маленькую красную школу.

Подушка замурлыкала что-то успокаивающим ласковым тоном, засветились экраны и пришли в движение магнитофонные ленты.

— Ронни!

Ронни дернулся под одеялом, испугавшись прерванного сна. Этот сон был ужасен, с поездами, чужими людьми и незнакомыми местами. И худшая часть его была, могла быть, правдой. Нора много раз говорила ему, что однажды утром, когда он проснется, то окажется в поезде, направляющемся в город, к его родителям.

Он все сильнее сопротивлялся этому наваждению, взбивая ногами одеяло и пытаясь открыть глаза.

— Ронни, — вновь позвала его Нора. — Поторопись, или ты опоздаешь в школу!

Затем его глаза все-таки открылись, как-то сами по себе, и он мгновенно понял, что все было в порядке. Яркий солнечный свет струился в его спальню, расположенную на мансарде, и слышались мягкие ностальгические удары в его окно веток растущих во дворе кленов.

— Иду! — Он сбросил одеяло, вскочил с кровати и оделся, стоя в теплом круге солнечного света, а затем умылся и сбежал по ступеням вниз.

— Уже пора, — резко сказала Нора, когда он вошел на кухню. — С каждым днем ты становишься все ленивее и ленивее!

Ронни уставился на нее. Должно быть, она не в духе, подумалось ему. Раньше она никогда не разговаривала с ним таким тоном. Затем появился Джим. Он был небрит, с воспаленными глазами.

— Ради бога, — произнес он, — разве завтрак еще не готов?

— Сейчас, сейчас, — огрызнулась Нора. — Я целых полчаса пыталась вытащить из кровати этого ленивого щенка.

Обескураженный, Ронни уселся за стол. Он ел молча, прикидывая, что могло случиться за столь короткое ночное время, чтобы Нора и Джим так переменились. На завтрак были поданы оладьи и сосиски, его любимое блюдо, но оладьи были непропеченными, а сосиски наполовину сырыми.

С трудом проглотив второе, он извинился, вышел в гостиную и собрал учебники. В гостиной был беспорядок и пахло плесенью. Когда он вышел из дома, Нора и Джим все еще громко ругались на кухне.