Правила выживания в Джакарте

— А представьте, если Басир поедет не на «Мерсе», а на серебристом «Тиморе», — вставляет с просветленным лицом Боргес.

Что ожидаемо, Рид подхватывает:

— А представьте, если не на одном серебристом «Тиморе», а на четырех. — Кирихара перестает понимать, о чем идет речь.

— И в каждом из серебристых «Тиморов» — по четыре Басира, — добавляет Боргес.

Они с Ридом несколько секунд смотрят друг другу в глаза, а потом отбивают друг другу пять. Два хлопка раздаются одновременно — Салим хлопает себя по лбу.

Из-за забора появляются двое — Эчизен и его извечный телохранитель Лестари. В руках у епископа тот самый ящик, который Рид вчера достал из подвала разгромленной церкви. Он делает манерный жест рукой, и церковнослужители — все, кроме уволенного Рида, снова в сутанах — подходят ближе.

Когда он открывает ящик, Кирихара видит внутри…

— Бутылки с вином? — не верится ему. Он поворачивает голову к Зандли, развалившейся на капоте и сосущей чупа-чупс. — Он что, погнал Рида на развалины ради бутылок с вином?

— Это же Эчизен, — она закатывает глаза, — ты чего хотел? Старый алкоголик.

— Наверное, они будут причащаться, — предполагает стоящий рядом Лопес.

— Рид, иди сюда тоже, — негромко приказывает Эчизен.

Рид отвлекается от разговора с Боргесом и послушно идет к священнослужителям, столпившимся полукругом. Сумрачный рассвет делает картину почти нереальной.

Лестари раздает стаканы и достает нож, чтобы открыть бутылки. Когда он берет одну из них в руки для удобства, Зандли приподнимается на локтях и присвистывает:

— А! Ну вот ради такого — это я понимаю, верно.

Кирихара непонимающе на нее оглядывается:

— Не поясните?

— Ну, если я не ошибаюсь — а я в таких вещах не ошибаюсь, — то в ящичке-то было «Романе-Конти». — Кирихаре это все еще ни о чем не говорит. — Бургундское, тридцать четвертого года. Под двести тысяч долларов за бутылку, коллекционное. Ничего себе шикует, старый хрыч!

Эчизен тем временем поднимает стакан. Священники, беседующие между собой, замолкают. Салим выкидывает окурок и затаптывает его ногой. Один рукав его рясы отрезан под гипс, стакан он берет другой рукой.

— Причастие, — громко возвещает Эчизен, — наполняет Божией благодатью и препятствует возвращению в душу лукавого духа, изгнанного покаянием. Так совершим же таинство, в котором вина вкусим, как крови Господа нашего Иисуса Христа, во оставление грехов и в жизнь вечную! И слова Господни произнесем, — выводит своим мягким голосом он.

Все поднимают стаканы и по очереди начинают произносить:

— Истинно, истинно говорю вам: если не будете есть плоти Сына Человеческого и пить крови Его…

— …то не будете иметь в себе жизни…

— …ядущий Мою плоть…

— …и пиющий Мою кровь…

— …имеет жизнь вечную… — подхватывает Рид.

— …и я воскрешу его в последний день… — и даже Андрей!

— …ибо плоть Моя истинно есть пища, и кровь Моя истинно есть питие…

— …ядущий Мою плоть и пиющий Мою кровь пребывает во Мне, и Я в нем! — заканчивает Салим.

И они пьют до дна.

Кирихара стоит на рассвете на выезде из квартала проституток, где епископ-наркоторговец проводит мессу одним из самых дорогих в мире вин.

Такое захочешь придумать — не придумаешь.

— Это самый чокнутый город, в котором я бывал, — признается (наконец вслух) Кирихара, стараясь запомнить эту картину.

Зандли смотрит на него слегка снисходительно:

— А эти ребята — самые чокнутые священники, которых ты встречал?

— И самые поддельные. Никакой больше веры в религиозный институт.

— Слушайте, — громко возмущается Боргес, — а вы с нами-то не хотите поделиться, нет?

Зандли его поддерживает:

— Мы тоже собираемся задницами ради вас рисковать!

Епископ насмешливо их оглядывает:

— А вы что, праведные христиане?

— А, так пьют только праведники? Тогда я совсем не поняла, чего это вы пьете, парни!

Все смеются. Атмосфера дружеская, но деловая, в воздухе висит ожидание действий. Машины выгнаны за пределы Раанды, и теперь остается только ждать.

Наконец Салим смотрит на часы, кивает и громко говорит:

— Пора. Давайте, по тачкам. Держим связь, эфир не забиваем. — И, оглядывая их, добавляет: — Ни пуха ни пера.

Зандли соскакивает с бампера, разминает плечи и, встряхивая ярко-рыжими дредами, заявляет:

— К черту!

Действительно. К черту.

* * *

Басир умудряется отстроить себе воистину голливудский домик: пальмы, белая облицовка, двухметровый забор. Кирихаре кажется, что если он принюхается, то почувствует запах грязных денег. Выглядит так, будто бы на то, чтобы соорудить этот особняк, был потрачен госбюджет Индонезии на текущий год.

Из плюсов: большому дому — большой периметр. Есть где спрятаться. Сидя в огромном — серьезно, машины машинами, но в такой Кирихара еще не катался — «Хаммере», Кирихара все равно нервничает. Он находится в танке. Рядом еще с одним танком. И все равно как-то не по себе.

Если быть до конца честным, Кирихара до сих пор до конца не уверен, почему не решает занять ВИП-ложу вместе с епископом Эчизеном, хотя ему даже предлагают. Нет, вместо этого он решает лезть на передовую. Когда все это закончится, ему определенно нужно будет встать перед зеркалом и порефлексировать.