Правило крысолова

— Мэри — имя, Эн — фамилия. Вернее, Эн — первая буква ее фамилии, я точно не помню саму фамилию, просто есть еще одна знакомая Мэри, — вдохновенно сочиняю я, — но та Мэри — Пэ, понимаете, а эта — Мэри Эн, и не надо ее писать в ваш блокнот, это и не родственница совсем.

Ладушкин бросает ручку.

— Положа руку на сердце, что ты думаешь о своей семейке?

— Я ничего не думаю. Она просто есть. Думай не думай, ничего ведь не изменить. Семью, как и родителей, не выбирают.

— Это да, — досадливо морщится Ладушкин, — но как-то все слишком нервно, не по-настоящему! А твой дедушка! Почему никто не сказал, что он состоит на учете в психдиспансере?

— Я не знала, — говорю я тихо.

— Твоя бабушка — его вторая жена? Почему у вас нет ни одного приличного одноразового брака?

— Бабушка — его сестра. Его бывшая жена — Ксения, это был совершенно одноразовый брак, потому что после развода никто из них больше не завел другую семью. Просто дедушка стал жить с сестрой, а Ксения отдельно. Я не знала про диспансер, хотя после смерти старшего сына дедушка сильно сдал.

— Сильно сдал? Ты это так называешь? Вчера при нашем разговоре он меня на полном серьезе уверял, что без головы его племянницу Ханну хоронить совершенно бесполезно, потому что она не найдет себя на другом свете. И что человек, задумавший такое надругательство, преследовал только одну цель — заблудить Ханну во времени и не дать ей спокойно переждать время между смертью и новой жизнью в виде какого-нибудь животного или растения.

— Он не ненормальный. Просто… Вы считаете дальтоников психически больными?

— Нет. А он дальтоник?

— Вот видите. Вы не считаете больным человека, который видит мир в другом цвете. Представьте, что есть люди, которые видят мир в других конфигурациях.

— Как это?

— К примеру, то, что для вас — круглое, для них — квадратное. Или кислое.

— Понятно, — зловеще уставился на меня Ладушкин. — То, что для меня круглое, для него — кислое?

— Это к примеру, — пробормотала я, сжавшись.

— Когда ты последний раз видела свою тетю? — спросил он строго, опять взявшись за ручку.

— На позапрошлой неделе. Они привезла мне обезьяну.

— Где твоя тетя взяла обезьяну?

— Нашла на улице. Обезьяна была в шортах на подтяжках, в кедах, с ошейником и копалась в урне. Ханна взяла ее за ошейник, завела в машину, пристегнула ремнем…

Я вдруг представила, что сказал на это ее муж Латов. Он наверняка уговаривал ее не сходить с ума, не тащить в машину орангутанга, а Ханна хохотала и уверяла его, что это безобидный шимпанзе.

— Инга Викторовна!

— Что?..

— Я спросил, зачем вам обезьяна?

— Она привезла ее, чтобы сфотографироваться.

— Вы — фотограф?

— Я умею.

Ханна первым делом разделась до нижнего белья, потом заставила раздеться Латова, он почему-то категорически отказался снять трусы, носки и галстук. Ханна решила, что в таком виде даже веселее, и я полчаса фотографировала эту троицу. “Я пошлю детям на память!” — кричала Ханна, бегала за шимпанзе по квартире и кормила его яблоками.

Говорить или не говорить Ладушкину, что в этот момент в кухню забрался через форточку большой попугай и стал страшно орать, а потом вдруг полетел по квартире, чего раньше никогда не делал? Латов ловил попугая полотенцем, шимпанзе тоже раскричался, угрожающе скаля зубы. “Снимай! Снимай!” — кричала Ханна, ухватив размахивающего крыльями попугая за лапы, подняв его над головой и уворачиваясь от прыгающего за птицей шимпанзе. Лучше не говорить, хотя, он, наверное, уже навел справки и узнал, что я-то пока не состою на учете у психиатра.

Перспектива остаться в квартире одной с половозрелым шимпанзе меня не очень обрадовала, я заверила Ханну, что не заинтересована в дальнейшем его проживании у меня и не имею совершенно никаких творческих наработок насчет обезьяны, даже такой сексуально неотразимой. Тогда, отпуская шуточки по поводу половых органов шимпанзе и своего супруга, Ханна позвонила по телефону, указанному на ошейнике обезьяны, и через сорок минут его забрал красный от радости и волнения мужчина кавказской национальности.

— Я попрошу выделить мне работника в помощь, — пожаловался Ладушкин. — Очень много людей вертелось вокруг этой женщины. Если имеешь какие-нибудь соображения по поводу врагов семьи Латовых или лиц, им угрожающих, то сейчас самое время об этом заявить.

Я пожала плечами.

Мы вышли из квартиры, потом я вспомнила, что не закрыла балконную дверь. Ладушкин, чертыхаясь, возился с замками и ждал меня на лестнице.

— Эта самая посылка с яблоками, которая первая, — уточняет он, зловеще ткнув в меня указательным пальцем, — пришла не на адрес, где прописаны дети! А?

— Что — а? Почему вы так со мной разговариваете? То на “ты”, то на “вы”? Кричите, тычете пальцем, акаете? Давайте договоримся, Николай Иванович, если вам удобно, зовите меня на “ты”, но без раздражения.

— Это у меня профессиональное, — объясняет Ладушкин, извиняясь и спускаясь по ступенькам. — Я когда чего-то не понимаю, я раздражаюсь. А когда я раздражаюсь, начинаю злиться. А когда я начинаю злиться, у меня лучше работает аналитический аппарат.