Правило крысолова

— Ну вот видите! — удовлетворенно кивнула Чуйкова. — Распишитесь, что не обнаружили среди предоставленных вам фотографий лиц, похожих на нападавших. И знаете что? Инга Викторовна, мне правда хочется вам помочь. Я понимаю — погибли ваши родственники, это очень болезненно, я все понимаю. Но советую подумать хорошенько, прийти сюда и написать чистосердечно, как все было тогда в квартире с Ладушкиным. Ладненько?

Я ничего не отвечаю, потому что только что решила прекратить думать. Но моя интуиция, вероятно, не имеет отдыха, потому что я вдруг спрашиваю:

— А где Ладушкин?

— Инспектор Ладушкин лежит в Пироговке с тяжелейшей черепно-мозговой травмой.

— Значит, он жив, — обрадовалась я. — Разговаривать может?

— Может.

— Тогда что я здесь делаю? Какое чистосердечное признание? Он должен был сказать, что его ударила не я!

— Со слов Ладушкина, он не видел нападавшего.

— Да нет, вы подумайте, мы с ним в коридоре, так? — Поскольку Чуйкова, скривившись, начинает искать в бумаге запись, так это или не так, я некоторое время жду. Нашла. Кивает. Я продолжаю:

— Мы в коридоре, он отковыривает дверь в ванную. И этой дверью, с той стороны ванной его бьет Лопес! Ладушкин падает, после чего этот же Лопес ударяет его по голове гвоздодером.

— “Выбитая дверь ударила меня, и я упал на пол, после чего почувствовал сильный удар по голове”, — бесстрастно зачитывает Чуйкова. — “Перед ударом я заметил только женские ноги в черных колготках и в туфлях на высоких каблуках”.

— Слава богу! — Простонав это, я укладываюсь головой на стол, подложив под нее руку. — Я была в джинсах. Даже самый невнимательный мужчина, даже тот, которого ударили гвоздодером по голове, может отличить джинсовую ткань от колготок.

Взглянув на Л.П. Чуйкову, понимаю, что мое заявление о мужчинах успеха не имеет.

— Послушайте, но вы-то должны понять, что женщина не может надеть туфли на шпильках под джинсы! — продолжаю я уже с отчаянием.

— Обычная женщина — нет. Но вы же зарабатываете воплощением фантазий, так? Распишитесь.

— Не распишусь. Теперь это дело принципа. Я видела именно этих людей, что бы вы там ни думали о моих фантазиях.

— Как хотите, — пожимает плечами Чуйкова. — Распишитесь здесь. Это подписка о невыезде. Кстати, Изольда Грэме — это?..

— Моя бабушка.

— Ваша бабушка выпросила у начальства разрешение на захоронение. Теперь, раз вы утверждаете, что узнали нападавших, в целях продолжения следствия я вынуждена просить вашу семью повременить с похоронами. Я дам распоряжение в морг, а вы постарайтесь успокоить бабушку. Обещаете?

— Что именно? — прячу я глаза.

Успокоить.

Я неуверенно киваю. Успокоить так успокоить.

— Ну вот и ладно. Расскажите на прощание, что такое у вас дневная фантазия.

— Ладно. — Я недолго думаю. Я даже и не думаю вовсе, а просто представляю, что для Чуйковой Л.П. на заказ можно было бы снять подсвеченную солнцем ромашку с маленькой синей бабочкой на ней. Рядом, на траве — использованный шприц с остатками подкрашенной кровью мечты, нож и… И мертвый белый голубь со спутанными жемчужной ниткой судорожно сведенными лапками. А представив, мстительно предлагаю:

— Можно, к примеру, показать увеличенного в тридцать раз паука, поедающего пойманного насекомого. При увеличении паутина кажется стальной проволокой, на лапках видны все щетинки, но особенно хороши челюсти, и еще, знаете, интересно наблюдать, как паук выделяет капельку смеси изо рта и начинает плести из нее паутину.

— А почему это именно дневной сон? — брезгливо содрогнувшись, интересуется Чуйкова.

— Когда на паутину падает солнце, она блестит и режет пространство. Увеличенных насекомых лучше показывать на ярком свету. — Я встаю, расписываюсь. — Вот, к примеру, изумрудная оса, кусающая таракана…

— До свидания! — громко приказывает Л.П. Чуйкова, роется в сумочке, достает салфетку и закрывает ею рот.

За эти секунды я успеваю забрать со стола два листка с фотографиями Лопеса и Кукушкиной.

Почему я поехала на Ленинский в Пироговскую больницу, а не поехала спать, объяснить трудно. Вероятно, я решила, что если лягу, то просплю сразу дня два, не меньше, и пропадет вся острота ощущений от несправедливого обвинения Чуйковой Л.П., не говоря уже о подписке о невыезде. Пока я плутала между корпусами, в сумочке зазвонил телефон.

— Это я, — сказала трубка голосом моего возлюбленного, предпочитающего мясную начинку романтической клубнике с апельсинами.

— Не может быть, что, уже суббота? — ужаснулась я.

— Нет. Не суббота. Но я очень захотел тебя увидеть.

— Вот так, вдруг?

— Да. Давай посидим где-нибудь в приличном месте и поговорим.

Я задумалась. Всякое бывало. Однажды мы занимались любовью в подземном переходе Курского вокзала. И на лавочке у гигантского памятника Ленину возле детской библиотеки, и в выключенном фонтане в Петергофе. Но еще ни разу мы не встречались для того, чтобы поговорить!

— А… как меня зовут? — осторожно поинтересовалась я. Голос голосом, а вдруг это совсем другой мужчина ошибся номером, когда звонил совсем другой женщине, с которой он тоже встречается по субботам?