Правитель Аляски

Да и было ли время у доктора вникать в душевные переживания подчинённых, если он должен был промерить быстрыми шагами новые цветущие долины на юго-восточной стороне острова Кауаи. Вместе с вождём Ованой Платовым он форсировал ручьи и реки, взбирался на холмы, спускался в низины, иногда, как ребёнок, гонялся с сачком в руках за экзотическими бабочками, подбирал на земле какие-то камешки, срывал растения, на привалах делал беглые записи в блокнот. И всё это под весёлую песенку на немецком языке, содержания которой Ована Платов понять, естественно, не мог. А в ней был зажигательный припев: «Сердце ширится в груди, хорошо теперь идти!» Ибо эта земля была Шефферу по душе. Миновав по пути сорок плодородных долин, орошаемых прозрачными как слеза ручьями и реками, в которых плескалась рыба, встречая то в одной долине, то в другой прилежно работающих на полях крестьян, любуясь с берега рыбацкими лодками, бороздящими в поисках улова морской простор, доктор думал, что на этой Богом отмеченной земле он не пропадёт. Что там сказки, которые читала ему в детстве мама: мифическая земля с молочными реками и кисельными берегами существует! Он идёт по ней, меряет её своими быстрыми ногами.

И вот наконец дорогая сердцу долина Шеффера, бывшая Ханалеи. Сразу примчался с докладом о ходе работ начальник фактории исполнительный Пётр Кичеров, а следом за ним делегация канаков преподнесла хозяину положенный оброк — тридцать откормленных свиней, корзины, полные всевозможных плодов. Доктор был удовлетворён. Всё шло как намечено. Кипела работа на строительстве фортов Александра и Барклая, люди трудились на полях и плантациях. Не теряя времени, доктор озаботил вождя Платова с его подданными разбивкой большого сада, плантаций и огородов недалеко от фактории, приказал засадить их маисом, сахарным тростником, бананами, хлебными деревьями, папайей, капустой, арбузами и обнести высоким забором, дабы оградить свои владения от любителей позариться на чужое добро. Нашлось занятие и для женщин, и для детей: им поручили собирать масляничные орехи, кукуй.

Если отучить канаков от природной лени и хорошо организовать их труд, размышлял на досуге доктор Шеффер, можно будет ежегодно отправлять из принадлежавшей ему провинции несколько кораблей, груженных сандаловым деревом, овощами, орехами кукуй, и к берегам Америки, и в Китай, и в Новую Голландию. С этим у него проблем не будет. Настораживало лишь открыто неприязненное отношение к нему некоторых местных вождей. Не беда, утешал себя доктор Шеффер, со временем они поймут, что он не только строг, но и справедлив и умеет достойно вознаграждать тех, кто этого заслуживает.

Обозрев свои владения, доктор Шеффер в середине ноября подрядил парусную туземную лодку и отплыл на ней обратно в Ваимеа.

Тимофей Тараканов почти каждый день встречался с Ланой. У них были на побережье любимые места, где им никто не мешал.

Постигая Лану, он постигал и её язык, похожий своей мелодичностью на звучание флейты, мерный плеск волн в тихую погоду, на журчание ручья. Он узнавал всё больше слов и понятий, которые были ей дороги: «Пуа» — это цветок, «кахави» — река, вода — это «пуи», а идти купаться — «мало каи». Поцелуй звучал в её устах «хони», но во время их уединённых встреч у них часто получалось «хонихони», то есть поцелуй следовал за поцелуем, и Тараканов чувствовал всё больший вкус как к этим словам, так и к тому, что они выражали.

Иногда Лана изображала рассерженность и в ответ на какую-либо просьбу своего поклонника категоричным тоном говорила: «Аоле лоа!» Тараканов понимал: это значит «Ни в коем случае!», «Никогда!». Ему гораздо больше нравилось, когда она с лукавым видом отвечала: «Аоле паха». По форме это означало уклончивый отказ, на деле же выглядело как согласие.

Когда она целовала его, любовно гладила по волосам, игриво пощипывала пышную бороду, она часто повторяла: «Лауае Тим». И не надо было иметь семь пядей во лбу, чтобы проникнуть в смысл этих слов, — его выдавала нежная интонация, с какой они произносились: «Любимый Тим», «Ты мой милый Тим». И всё же однажды, чтобы он глубже понял, что она имеет в виду, Лана отыскала папоротник, отломила часть узорчатого листа и стала растирать меж ладоней. В воздухе разнёсся тонкий аромат, какого Тимофей ещё не знал. Вбирая в себя с полузакрытыми глазами неземное благоухание, Лана мечтательно шептала: «Лауае, лауае!» Так обозначают высшее наслаждение.