Правитель Аляски

   — Всё это враки и пустая болтовня, — с некоторым раздражением ответил Баранов. — Те, кто слухи эти обо мне распускают, по своему аршину Баранова меряют: как же, мол, не нажиться за счёт компании, коли миллионами ворочал? Никто, мол, сделки Баранова с бостонцами не контролировал и никто не мешал ему истинные доходы от главного правления компании утаить. Скажу тебе откровенно, Кирилл Тимофеевич, были у меня весьма немалые возможности собственный карман набить, так что и комар бы носа не подточил. Кто другой на моём месте не устоял бы от соблазна этим воспользоваться. Но мне собственное честное имя дороже всего было. От компании имел я, Кирилл Тимофеевич, неплохое содержание, как-никак двадцать паёв. Да только видел я, что ближайшие мои помощники, Кусков Иван Александрович и Баннер Иван Иванович, компанией немножко обижены. Пришлось, чтоб удержать их на службе и ценных людей не лишиться, и им от своего пирога уделять. И другим надо было помогать. Опять же на святое дело, когда Божьи храмы строили, и на Кадьяке, и здесь, не мог я из своих сбережений не пожертвовать. А теперь вот вижу, что к старости лет насчёт собственного финансового благополучия промахнулся. Случись со мной беда, и жене моей, Анне Григорьевне, без пенсии от компании трудно будет прожить. Добро хоть Иринушка за хорошим и работящим человеком устроена. Семён Иванович пропасть ей не даст. Для меня же благо компании всегда на первом месте стояло. Чтоб залатать кой-где дыры, и от своего кармана не раз отрывал. Вот и пойми теперь, Кирилл Тимофеевич, что неоткуда этим миллионным счетам в иностранных банках взяться. Боюсь, и самому-то на достойную старость без пенсии от компании не хватит.

   — Да разве ж можно так, Александр Андреевич! — не удержался Хлебников. — Честность ваша и бескорыстие многим известны, как и щедрые ваши пожертвования на богоугодные дела, на образование креолов. Но каждому бескорыстию должен быть свой предел. У меня, право, и в голове не укладывается, как же так, почти за три десятка лет, при многотруднейшей вашей работе, и не смогли вы собственную старость достойно обеспечить.

   — Видно, таким уродился... Ну вот, — поднимаясь с кресла, сказал Баранов, — поработали мы с тобой, Кирилл Тимофеевич, неплохо, и надеюсь, Леонтий Андреянович, когда вернётся, нашими с тобой подсчётами будет доволен. Хотя, кто знает, он ведь такой человек, что на него иной раз и не угодишь.

Хлебников промолчал, хотя именно Гагемейстер, когда они плыли к Америке, как-то доверительно сказал ему, что за столько лет почти бесконтрольной финансовой деятельности Баранов, должно быть, сколотил весьма изрядный капитал и, надо полагать, надёжно припрятал денежки в каком-нибудь американском банке. Он возразил тогда Гагемейстеру, что Баранов имеет репутацию честнейшего человека, не способного прикарманить даже копейку. На что Гагемейстер желчно ответил: «Да мне кажется, сам Баранов и распространяет слухи о собственной честности и неподкупности, чтобы свои финансовые аферы прикрыть. Не верю я в святость этого человека. Ворочать миллионами да устоять — такого не бывает». Тот разговор породил в душе Хлебникова тёмные сомнения. Теперь же, после длительного и почти ежедневного общения с Барановым, Хлебников был убеждён, что верить надо всё же не Гагемейстеру. В полной искренности Баранова он уже не сомневался.

Оставшись один, Баранов застыл у окна. Опять дождь, мелкий и нудный, начавшийся ещё с утра. Вершина горы Верстовой скрыта наползшими на неё тёмными тучами. В гавани пустынно. Стоят с подвязанными парусами всего два корабля — «Открытие» да «Ильмень». Гостей нет. А ведь бывали времена, когда собиралось в заливе до полутора десятков кораблей и капитаны-бостонцы стояли в очереди на приём к Баранову. Что-то будет здесь после него, когда он поплывёт в Россию?

Через две недели после возвращения «Кутузова» из Калифорнии капитан-лейтенант Гагемейстер выслушал доклад Хлебникова об итогах хозяйственной и финансовой деятельности Баранова, а вслед за тем назначил своим преемником на посту главного правителя Семёна Ивановича Яновского.

Доставленная на корабле пшеница была перевезена в компанейские склады, и Гагемейстер распорядился готовить шлюп к отплытию в Россию. Теперь трюм заполняли сандаловым деревом, которое Шефферу удалось всё же отправить в Ново-Архангельск на «Ильмене», и тюками мехов.

За несколько дней до отхода корабля Баранова навестили прибывшие в селение на своих батах вожди колошей. Они ступили на берег, как обычно, босыми, в накинутых на плечи одеяниях из шерстяных одеял, подбитых ради форсу мехом горностая. В волосах тлинкитских тоенов торчали орлиные перья. Самого почётного из них, Котлеяна, несли на руках. Вожди приехали проститься с предводителем русских, Нануком, как называли они Баранова, с человеком, которого они всегда боялись, но уважали за его мужество и бесстрашие.

Баранов пригласил гостей в дом, и они непринуждённо расселись прямо на полу в огромном зале библиотеки. Было подано любимое колошами угощение — ром и патока.