Правитель страны Даурия

– Кого убеждают, в соболях-алмазах? Тебя, полковник? Или Сталина?

– Пока что только меня, да моих сторонников и последователей.

– Именно так оно на самом деле и есть, – после каждого слова ввинчивался атаман в стол указательным пальцем. – Вот тут у меня возражений не последует.

– Но я потому и хочу вступить в переговоры со Сталиным или с его доверенным лицом, что настала пора на многие вещи смотреть иначе. Не зря же Лев Троцкий говорил: «Без Сталина не было бы Гитлера, не было бы гестапо».

– Неужели так и сказал?!

– Дословно.

– Троцкий? О Гитлере и Сталине?

– И замечу: он знал что говорит. В то время как сам Иосиф Виссарионович пока еще не понимает, что победа над гитлеровской Германией – это будет победа не советского строя, а победа всемирного еврейства над европейскими народами. Рано или поздно ему придется вспомнить слова фюрера, который пророчески изрек: «Если бы еврею с помощью его марксистского символа веры удалось одержать победу над народами мира, его корона стала бы венцом на могиле всего человечества».

– И это все, чем ты надеешься расчувствовать Кровавого Кобу? Такими вот цитатками из Троцкого и Гитлера?

– И такими – тоже. Думаю, Сталин сам «расчувствуется», когда народы Советского Союза предъявят ему счет за массовые репрессии тридцатых годов, за все те сотни созданных в стране лагерей, за сотни тысяч расстрелов без суда и следствия, особенно за повальное истребление интеллигенции. И вот тогда он неминуемо вспомнит слова фюрера, известные теперь каждому германцу: «Евреи – естественные союзники большевизма, поскольку именно они претендуют на те места, которые освободятся после ликвидации нынешней интеллигенции». После ликвидации, добавлю, ими же, марксистами-ленинцами, организованной. Вот тогда наш Коба вынужден будет внимательнее присмотреться к национальному составу всех наркоматов, министерств и прочих ведомств за всю историю советской власти, особенно к составу партийных и карательных органов. Открытие, которое он сделает для себя, заставит его неприятно удивиться.

Семёнов опять пригубил стакан с водкой. С отвращением на лице, словно ломтики колбасы были начинены отравой, зажевал выпитое и вновь обратил свой взор на полковника.

– Но все, что ты, Цицерон в погонах, цитировал здесь, – говорил фюрер или этот «проститутка Троцкий». А что скажешь сам ты, наш маньчжурский дуче? Какую линию этому кремлевскому Дракуле предложишь ты?

– По существу, я предложу Сталину установить в стране русскую фашистскую монархию, основателем которой тот станет. В конечном итоге, памятуя о недавней оккупации, термин «фашизм» можно заменить каким-либо иным. Главное, идеи. Уверен, что мы нашли бы общий язык со Сталиным, как с личностью, тяготеющей к абсолютному диктату гитлеровского образца.

– Уже за одно твое, полковник, стремление податься к Сталину, я могу повесить тебя на площади как продавшегося коммунистам.

– Как, скажите на милость, человека, стремящегося превратить обер-коммуниста Сталина – в убежденного фашиста, можно обвинить в том, что он этому самому Сталину продался? – невозмутимо возразил Родзаевский.

– Еще как можно, – как-то неуверенно парировал атаман.

– И потом, позволю себе напомнить, что всякое преследование меня связано с определенным риском.

– Натравишь на меня своих фашистов?

– Сами понимаете, что мои люди с таким же успехом могут повесить вас, генерал, как продавшегося японцам или как труса, всю войну отсидевшегося за спинами Квантунской армии. – Родзаевский выдержал испепеляющий взгляд верхглавкома и спокойно продолжил: – Поэтому давайте оставим эту риторику. Завоевать скромными силами Россию, которая разгромила всесильную Германию, нам уже не удастся. Мало того, чтобы избежать конфликта с Советами, император Японии лично прикажет выдать нас всех Сталину на расправу как «предателей Родины».

– Считаешь, что такое возможно? – на удивление спокойно, примирительно спросил Семёнов.

– А что мы значим теперь для самураев? Какую ценность представляем? Да, пока что японское правительство все еще содержит нас. Однако с каждым днем акции наши становятся все мизернее.

– Вот так, жестоко, и без какой-либо надежды на успех?

– Уверен, что жизнь обойдется с нами еще жестче. Поэтому уже сейчас надо думать, как, где и на какие средства нам предстоит существовать после салюта победы над рейхом.

– Чтобы там ни произошло, но идти с тобой к Сталину я не намерен.

– А я и не приглашаю вас присоединяться. Мало того, мне безразлично, как вы отнесетесь к моим намерениям.

– Тогда к чему весь этот разговор?

Родзаевский поднялся, расправил свой черный, по эсэсовскому образцу сшитый френч, подпоясанный широким черным ремнем, поблагодарил за угощение и, уже выходя из кабинета главкома, ответил вопросом на вопрос:

– Если бы вы и решились податься к Сталину, то встал бы вопрос: а с чем? Что вы ему можете предложить? У вас есть какие-то идеи, тактические печатные труды, кроме книжицы воспоминаний; известность в Европе? Что у вас за спиной?

– Армия у меня за спиной, Родзаевский, армия! – грохнул кулаком по столу атаман.