Развязка была ускорена письмом, которое, по преданию, отправил царю Птолемею IV некий мессенец и «кагор. Античные источники указывают, что Никагор был послушным орудием в руках всемогущего Сосибия. Последний сумел обмануть Клеомена и таким образом вызвал его гибель. Рассказывают, что Клеомен, прогуливаясь возле гавани в Александрии, оказался свидетелем прибытия Никагора, — впрочем, эта сцена также могла быть выдумана Филархом ради большей драматичности. В упомянутом письме Никагора речь шла якобы о том, что Клеомен отважится на восстание, если царь Птолемей IV не отправит его с необходимым снаряжением на родину. Это будто бы и послужило поводом к тому, что спартанский царь был интернирован и к нему была приставлена вооруженная охрана.
Когда Птолемей IV на время отлучился в Канон, Клеомен воспользовался этим, чтобы освободиться из-под ареста. Охране он сумел внушить, что царь Египта собирается его освободить. И в то время как стражники предавались пьяному разгулу, Клеомену удалось незаметно покинуть место заключения. Его сопровождали друзья и сыновья, прибывшие в Александрию еще до него. Клеомен и его спутники были вооружены — в руках у них были кинжалы. На улице им навстречу ехал на колеснице, запряженной четверкой лошадей, начальник гарнизона Птолемей. Лакедемоняне стащили его с колесницы и посадили под стражу (согласно Плутарху [Клеом., 37, 1], они его будто бы даже убили, что, однако, кажется маловероятным).
Спартанцы начали призывать народ к борьбе за свободу, по на александрийцев это не произвело никакого впечатления — они остались совершенно безучастными; скорее всего им вообще было непонятно, какую свободу имеют в виду лакедемоняне. Попытка маленького отряда овладеть цитаделью Алексадрии окончилась провалом, так как караульный офицер не дал себя захватить врасплох. В общей неразберихе спартанцы остались одни; игра была для них проиграна, и тогда они решили покончить с собой; умирали они мужественно, как истинные спартанцы. Это случилось в Александрии зимой 220/219 г.
Этот эпизод подвергся Филархом художественной обработке, однако его переложение вряд ли можно рассматривать как исторически достоверное, и потому оно не заслуживает того, чтобы его здесь воспроизводить. Так или иначе, египетский царь Птолемей IV самым страшным образом отомстил матери и сыновьям Клеомена за неудавшееся выступление последнего. Тело Клеомена, согласно все той же версии, было публично распято, но затем вокруг трупа стали происходить — по изображению Филарха — странные явления и чудеса, которые с удивлением воспринимались суеверной толпой.
Побег Клеомена из заключения лишь с двенадцатью провожатыми следует признать актом отчаяния. Клеомен был убежден, что в Египте никто больше не придет ему на помощь, и что меньше всего этой помощи можно было ожидать от царя Птолемея IV, которого он давно раскусил. Одинокая смерть Клеомена и его соратников была заключительным аккордом политического развития, ответственность за которое следует возложить не только на объективно сложившиеся обстоятельства, но и на самого царя Клеомена.
Редко, чтобы царь столь роковым образом не понимал характера своей эпохи, как Клеомен. Неоспоримой остается его заслуга в проведении давно уже напрашивавшейся земельной реформы в Лакедемоне. Но Клеомен позорно запятнал эту реформу беззаконием — устранение эфоров было достигнуто злодейским убийством, которого никто не мог одобрить. Восстановление царской власти также было весьма относительным, ибо то, во что превратил ее Клеомен, нельзя обозначить иначе, как диктатура, — форма власти, до тех пор совершенно чуждая спартанцам. Для своих внешнеполитических претензий Клеомен также не располагал достаточными средствами; он зависел от поддержки Птолемеев, и, когда те отвернулись от него — еще до битвы при Селласии, — с Клеоменом было покончено. Можно признавать его достижения в качестве полководца и политика (Полибий, например, высоко оценивал Клеомена, хотя тот и был врагом Ахейского союза), однако ему недоставало понимания того, что Спарта не была более в состоянии соперничать с крупными эллинистическими государствами, и в частности с вновь усилившейся при Антигоне Досоне Македонией. В державно-политическом отношении Клеомен ориентировался на прошлое, и здесь лежит ключ к пониманию его неудач и гибели.