Правительница Д'Хары (СИ)

В конце концов, Ричард кивнул:

— Это — наилучший вариант.

— А если что-то пойдет не так? — Кэлен окинула обоих строгим взглядом. Это был ее последний аргумент.

— Тогда мы ликвидируем последствия, — колдунья и Искатель переглянулись. Их решение было однозначным. Кэлен лишь тихо вздохнула.

***

— Мы думали, что ты погиб, Эддард, — мягкий женский голос вырвал Исповедника из собственных мыслей.

Она называла его Эддардом каждый раз, когда обращалась к нему, и это несколько кололо уши, но не сказать, что неприятно. Это имя было гораздо более благозвучным, чем-то, что он выбрал для себя сам.

Они медленно шли по пустынным улицам, сопровождаемые мертвенно молчаливыми стенами. До этого момента девушка слушала его исповедь внимательно, не перебивая, ведь она сама попросила его рассказать обо всем. Почему-то он знал, что мог ей довериться и прервать обет молчания. И он рассказывал все, о чем только вспоминал или о чем боялся вспоминать.

Сначала он рассказал о Джегане, о внушении, о лагере Имперского Ордена. О том, как сложно было понять, кем был он сам и каково его прошлое. Рассказал о ненависти, об убийствах и десятках исповеданных людей. О лагере беженцев и о лорде Рале, о Матери-Исповеднице. О Никки и капитане Мейфферте, о том воспоминании, в котором он впервые увидел ее. О своем отце.

Она слушала, не перебивая, не отводя глаз. Но когда прозвучали последние слова его повествования, она внезапно остановилась прямо посреди дороги. Он незамедлительно сделал то же самое.

— Пойдем со мной, — она взяла его за руку, и теперь Томасу показалось, что ее пальцы были мертвецки холодны. Девушка выглядела потерянной и несчастной, несмотря на железную хватку ее пальцев. Юноша впервые с момента их встречи почувствовал прикосновение холодных дождевых капель к его лицу, рукам, волосам. Это было предчувствие чего-то страшного, ощущавшееся так, будто весь мир повернулся к нему спиной.

Они двигались к тому неимоверному кургану, на который обратил его внимание еще Бенджамин Мейфферт. Томас сжался от внутреннего предчувствия, подсказывавшего, что в этом кургане и крылась разгадка ее поведения.

Курган полукругом огибал самое настоящее кладбище, настолько необъятное, что Томас не мог поверить своим глазам и тому, что он мог раньше упустить его из виду.

Он шел через ряды каменных и деревянных надгробий, поверхностно дыша и с ужасом ожидая того момента, когда девушка остановит его у очередной безликой плиты. Они шли, а дождь усиливался и усиливался.

И вот, это случилось.

Плита. И правда, совершенно безликая, грубо отесанная каменная плита.

— Мне пришлось уехать, когда началась эпидемия, — девушка уже едва сдерживала горестный плач. Уголки ее губ дрогнули и опустились, когда она сдержала очередной всхлип. Среди капель дождя, стекавших по ее щекам, затерялась одна единственная слеза, — а когда я вернулась в середине зимы, спустя всего месяц, они… они…

Эмоции больше не были под ее контролем, и ее голос резко оборвался. Томас же пустым взглядом изучал кусок деревяшки, под которым была похоронена его надежда и который не значил ровным счетом ничего. Гравировка, нанесенная чьей-то неумелой рукой и наверняка гласившая что-то вроде «помним и скорбим», была просто бесполезна. Глубоко в его горле засел крик, рвавший тело на части, душивший его.

Девушка, имя которой он так и не спросил, потому что помнил его когда-то и намеревался вспомнить вновь, но без ее помощи, говорила так тихо, словно боялась потревожить их вечный покой.

— Они были моей семьей, пусть и не кровной. Я не могла поверить, что чума поразила и их, особенно после того, как сноходец забрал у нас тебя.

Она опустилась на колени, не заботясь о чистоте своего изящного дорожного костюма. Исповедник даже не почувствовал, как его колени соприкоснулись с мягкой землей, и его объяла невыразимая мука.

Внутри что-то оборвалось, когда в ушах отчаянно стучал последний крик отца, звавшего его по имени.

По настоящему имени.

Крик его отца… А ведь он не мог вспомнить, как именно звучал его голос! Когда к нему пришло воспоминание, он просто знал, кто звал его. Теперь у него не было надежды, что он по-настоящему услышит голоса своих родителей, увидит их, ощутит их прикосновения.

Тогда закричал и он, прорезая мертвенный холод смерти своим горем и проклиная то, что отобрало у него надежду. Проклиная чуму. Проклиная Джеганя и Сестер. Проклиная тайны, похороненные в шести футах под влажной и бесплодной землей.

Девушка прислонилась плечом к его плечу, но он больше не ощущал дрожь ее тела. Мысли гарцевали сумасшедшим галопом по его сознанию, обрывая последние нити, связывавшие его с реальностью. Все его внутренности сжались в ничтожный комок. Он опустил голову на безымянную плиту, вынуждая свои легкие вобрать хотя бы немного воздуха и задыхаясь, задыхаясь, задыхаясь…