Правительница Д'Хары (СИ)

Из его груди рвется хриплый крик протеста, которому не суждено сорваться с его губ. Он закрывает глаза, но все еще видит перед собой остекленевший взгляд юнца, светлые волосы которого слиплись в одну окровавленную паклю.

 

«Он убивал собственных людей, чтобы не потерять власть»

 

Он моргает и видит над своей головой огненно-красное небо.

 

«Он убил собственного отца»

 

Тысячи маленьких молний под его кожей.

 

«Он едва не убил тебя»

 

Его сознание проваливается в черноту, пока его не прорезает очередная вспышка агонии.

Черное платье и волосы цвета воронова крыла, холодный зеленый взгляд. На вид ей не дашь больше шестнадцати, но в глазах слишком много презрения и ненависти.

Перед ней на коленях стоит маленький мальчик, не старше пяти. Толпа требует оправдать вора, и он — на задворках этой толпы, немой наблюдатель. Страшно медленно до него доходит, что вор — это этот мальчик в оборванной одежде и с кровоподтеками на лице.

 

«Она исповедала его и обрекла на медленную смерть»

 

Беззвучный гром сотрясает площадь, и ребенок падает на колени.

 

«Она убила и поработила сотни беззащитных людей»

 

Мерисса вырывает его из страшного видения, и теперь он видит, как слова покидают ее красные губы:

— Разве они стоят твоих мучений? Разве они стоят того, чтобы ты их защищал?

Он молча смотрит на нее и все еще слышит скандирования толпы. Он все еще видит того парня со слипшимися от крови волосами и того мальчика, стоящего на коленях перед Исповедницей, но, к счастью, через несколько секунд уже не видит Мериссу. Она исчезает, как исчезает и темная палатка.

Перед ним — дворик внутри Народного Дворца, и его отец поддается ему, когда они фехтуют на деревянных мечах.

Перед ним — огромная зала, и его мать тихонько посмеивается, глядя на то, как он буравит взглядом девушку с серебряными волосами, танцующую с каким-то молодым лордом.

 

Один миг — и он снова на той снежной улице, и она все так же стоит напротив него. Она никогда не приблизится, а ее глаза никогда не прольют слезы, скопившиеся в их уголках. Он знает. Он видел это десятки раз.

Он падает, теряется, исчезает, и даже руки, стремящиеся вытащить его из пучины безвременья, не могу спасти его. Он падает, пока заметенный снегом камень под его ногами не уступает место земле.

Его ноги по щиколотку в размытой ливнем трясине, а пальцы сжаты на горле его коленопреклоненного отца. Им принадлежит все вселенское время — ему принадлежит все вселенское время, но даже оно не способно дать избавление от того, что он видит в его глазах.

Он видит жгучую ненависть. Презрение. Гнев.

Его грудь разрывается на части, когда он понимает, что не может сделать ни единого вдоха. Боль громовых разрядов превращается в боль его собственной души, и теперь она раскалывает его на части. Он не может поверить, что снова видит это и что теперь он проклят пониманием того, кто когда-то был его злейшим врагом.

Его легкие взрываются в диком вое — символе презрения к себе, к своему сломленному разуму и сломленной воле. На кончиках его пальцев пульсирует первозданная энергия, и под кожей течет уже не чужая магия, а его собственная.

Мир снова взрывается, и его воспоминания рушатся, слой за слоем, крошась у его ног жалкими обломками. Его тело, как и поддельный мир, взрывается чистой энергией, чтобы дать долгожданное освобождение.

 

Он открывает глаза там, где по-настоящему закрыл их в последний раз, и воздух сотрясает беззвучный гром. Мерисса падает на колени и ловит ртом воздух, круглыми и влажными от страха глазами смотря на Томаса. Он знал, что будет дальше: она начнет молить его о прощении и твердить, что будет верно служить ему, тем самым превращая себя в жалкое, раболепное создание, которым ей стоило стать еще во время их первой встречи, а, может быть, еще и задолго до нее.

Но он не мог больше слышать ее — ни в своих воспоминаниях, ни в реальности.

— Сними с нас барьер, а потом останови свое сердце. И, молю, больше ни единого слова, — ледяным голосом отчеканил он.

Когда воздушный барьер перестал удерживать его, Томас не почувствовал ничего, кроме желания увязнуть в земле и больше никогда не выбраться из нее.

Он закрыл глаза. Начал медленно считать, чтобы привести себя в чувство. Когда он мысленно произнес «четыре», он услышал, как ее тело глухим звуком соприкосновения с землей ознаменовало собственную кончину. Это принесло ему необыкновенное облегчение, которому, впрочем, было не суждено продлиться слишком долго.

Он повернул голову вправо так медленно, словно его тело провело во сне долгие годы и было попросту не способно выполнять привычные движения. Он даже не заметил, как сзади к нему подбежал исповеданный солдат Имперского Ордена, который, должно быть, тоже попал в сети Мериссы, и теперь, словно верный пес, вернулся к ноге своего хозяина. И даже сейчас, будучи освобожденным, он все равно не посмел сказать ни слова, пока ему не дали разрешение.