Правительницы России

Как только Карл-Густав узнал об этом намерении, он тотчас же написал письмо Рейнгольду-Густаву, жившему под Ригой, и отправил послание с быстроконным нарочным, который примчался к адресату, на сутки обогнав медленно ехавших в каретах представителей «верховников».

Рейнгольд-Густав ознакомился с письмом и тоже, не теряя ни минуты, понёсся в Митаву к Анне Ивановне, чтобы вовремя предупредить её о коварных планах Долгоруковых со товарищи.

Заодно он посоветовал Анне Ивановне подписать «Кондиции», не показав вида, что она знает о чём-либо, а потом, в Петербурге, уничтожить эту бумагу. Услуги братьев Левенвольде были оплачены щедро: как только Анна стала императрицей, она произвела Рейнгольда-Густава в обер-гофмаршалы, а Карла-Густава в генерал-поручики и генерал-адъютанты.

А до этого Анна Ивановна в точности последовала совету Рейнгольда-Густава. 28 января 1730 года она подписала «Кондиции» и на следующий день выехала из Митавы в Москву. 10 февраля она прибыла в Москву, объявленную покойным Петром II единственной столицей России.

Встретившие Анну Ивановну «верховники» с удовлетворением отметили, что Бирон не приехал с нею вместе, о чём специально просил её Василий Лукич Долгоруков. Зато её сопровождали жена Бирона и его дети, и это показалось сановникам, встречавшим новую императрицу, дурным предзнаменованием — вслед за женой в Москве мог появиться и муж.

На следующий день, 11 февраля 1730 года, состоялись похороны Петра II, которые откладывались в ожидании Анны Ивановны.

Когда похоронная процессия стала выстраиваться за гробом Петра II, его невесту Екатерину Долгорукову просто-напросто не подпустили к покойному, и порушенная невеста, как стали её называть, осталась вся в слезах во дворце, а потом уехала к себе. Брат её, князь Иван, был поставлен в середину процессии, хотя как ближайший друг покойного порывался идти сразу за гробом. Всё это красноречиво свидетельствовало о том, что звезда Долгоруковых закатилась.

20 февраля в Успенском соборе Кремля Анна приняла присягу высших сановников империи и князей церкви, а 25 февраля при большом стечении московских дворян и гвардейских офицеров на клочки изорвала «Кондиции». После этого она милостиво пригласила «верховников» вместе со своими сторонниками к пиршественному столу, накрытому в Грановитой палате. Во главе стола был поставлен малый императорский трон, и пока собравшиеся устраивались на своих местах, императрица вдруг встала и сошла к князю Василию Лукичу Долгорукову. Приблизившись к нему вплотную, Анна Ивановна взяла князя двумя пальцами за большой нос и повела вокруг опорного столба, поддерживавшего своды Грановитой палаты.

Обведя Долгорукова вокруг столба, Анна Ивановна остановила его против портрета Ивана Грозного и спросила:

   — Князь Василий Лукич, ты знаешь, чей это портрет?

   — Знаю, государыня. Царя Ивана Васильевича.

   — Ну так знай, что я, хотя и баба, но такая же буду, как и он. Вы, семеро дураков, собирались водить меня за нос, да прежде-то я тебя провела.

Через десять дней специальным Манифестом Анна Ивановна и формально упразднила Верховный Тайный совет, а с течением времени все его члены оказались либо в ссылке, либо на плахе.

Сделавший более прочих для укрепления самодержавной власти офицер-преображенец Семён Андреевич Салтыков — двоюродный брат императрицы по линии матери, Прасковьи Салтыковой, на следующий же день после переворота стал генерал-лейтенантом, а вскоре и генерал-аншефом. Кроме того, он получил придворный чин гофмейстера и имение с десятью тысячами душ.

Теперь и Бирон мог приехать к своей возлюбленной, что он вскоре и сделал. Анна Ивановна снова перенесла столицу в Петербург и со всем двором переехала на берега Невы, оставив Салтыкова генерал-губернатором и главнокомандующим Москвы, а также первоприсутствующим в московской конторе Сената. 9 февраля 1732 года она пожаловала ему ещё и титул графа.

И всё же Салтыков не стал первым сановником империи. Им несомненно являлся обер-камергер Анны Ивановны Эрнст-Иоганн Бирон, пока ещё остававшийся Бюреном.