Правнук брандмейстера Серафима

С тех пор он несколько раз пытался уйти из города, но каждый раз повторялось одно и то же. Отойдя на сотню шагов, он без сил валился на землю. Полежав с полчаса и отдышавшись, вставал и возвращался в город, где ему становилось лучше. Спал он на улице, подстелив пластиковые пакеты и завернувшись в грязное одеяло, ел то, что раздавали нищим возле храмов. Поначалу его прогоняли. – Уходи, чужак! – сверкая белками горячечных глаз, калеки отталкивали его страшными обрубками неестественно вывернутых рук, а суровые садху смотрели сквозь него, и он пугался их жутких покрытых серым пеплом лиц.

Он безропотно уходил, но на следующий день голод снова гнал его на запах еды. Он робко садился на землю позади других и, глотая слюну, терпеливо ждал, когда мальчик-служка вывалит на лежащий перед ним банановый лист горстку слипшегося риса и ложку острого пахучего дхала из разваренных бобов. Своим он так и не стал, но в конце концов к нему привыкли и перестали обращать внимание.

Он не умер, а значит, мог считать себя живым. Однако это была странная жизнь. Надежды, что удастся выздороветь, быстро испарились. Ел он сущие крохи, от ложки бобов желудок выворачивало наизнанку. Иссохшее тело мало чем отличалось от скелета, глаза плохо видели, и по-прежнему мучили приступы слабости и боли, от которых хотелось лечь и больше никогда не вставать.

Это было полуслепое, полуобморочное существование, но он продолжал за него держаться, как цепляется за крошечную трещину скалолаз, без страховки зависший над пропастью. Его нынешняя жизнь была страшной, но умирать казалось еще страшнее.

Когда удавалось заснуть, ему часто снилась Лена, но не красивая и смешливая, какой он ее помнил, а усталая женщина с горькими морщинками у краешков губ. Снилась обиженная Танька. Порой в бреду ему мерещилось, что все его нынешние мучения – наказание за ее слезы. Но затем он приходил в себя и пытался стереть из памяти эти мысли, как стирают со лба капли пота.

Однажды, когда он уже совсем дошел до предела, на берегу Ганги к нему подошла сухонькая, похожая на маленькую птичку старушка в белом вдовьем сари. Он не раз видел, как она, тяжело опираясь на палку, бродит между разложенных на ступенях Маникарники вязанок дров. Ему сказали, что после смерти мужа и сына она приехали в Варанаси, чтобы умереть, и живет здесь уже больше сорока лет. Эта страшная цифра поразила его воображение. – Тебя звать Антар! – она заговорила с ним на ломаном английском и впервые назвала его этим именем. – Ждать освобождения! Не пришло твое время!

– Здравствуйте! – растерялся он. – Я могу вам чем-то помочь?

Она ответила жестом, значения которого он тогда не понял. Переложила темную, до блеска отполированную клюку в левую руку, а правую согнула в локте и подняла крохотную сморщенную ладошку пальцами вверх, упираясь в жаркий воздух, как в стену.

– Ждать! – сурово повторила она и ушла, стуча палкой по каменным плитам.

«Сколько мне ждать?» – спросил он себя и не знал, что ответить.

Шли дни, месяцы, прошел год. Он и не заметил, как потерял счет времени, блуждая по лабиринту узких улочек древнего города. Однажды утром, проснувшись от холода возле дверей храма, он с удивлением осознал, что страх смерти ушел.

И в этом не было ничего странного. В самом деле, смешно бояться того, что окружает тебя со всех сторон, опаляет жаром погребальных костров, разъедает дымом глаза. Скрипит пеплом, который сгребают в железные тазы темнолицые служители Маникарники из касты неприкасаемых. Звенит в ушах бесконечной мантрой «Рам нам сатья хэ».

И тогда он впал в другую крайность. Стал большим индуистом, чем сами индусы, приехавшие умирать в Варанаси. Он бесповоротно уверовал, что смерть в городе Шивы и пламя погребального костра принесут ему вечное освобождение от нынешних и будущих страданий. Часами сидел у Ганги, вдыхая сладковатый дым и глядя покрасневшими глазами на вечный огонь Варанаси.

С тех пор не было ни одного дня, ни одной бессонной ночи, когда бы он не мечтал о смерти. Это стало для него навязчивой идеей. Поначалу он даже забирался на крыши заброшенных зданий, откуда крикливые мальчишки запускали в дымное небо воздушных змеев. Представлял, как его тело летит вниз и расплывается бордовым пятном. Однако к этому времени он уже слишком долго пробыл в Варанаси, чтобы понять очевидное – самоубийство не выход. Он чувствовал, что город следит за ним и сумеет наказать дезертира, потерявшего надежду.

То же самое сказал ему знакомый садху, которого он каждый день встречал на Маникарнике. Тот сидел неподвижно как статуя, уставившись на реку. Некоторые садху – позднее Антар понял, что среди святых отшельников немало ряженых – курили гашиш и клянчили деньги у иностранцев, забредших посмотреть на кремацию, а этот седой человек, стриженый, с короткой бородкой, был особенным. Рядом с ним становилось спокойно на душе, и даже фантомные зубы мудрости болели не так сильно.