Право безумной ночи

— Да. Сначала в больнице мне вправили сломанные кости и наложили гипс. А когда через две недели гипс сняли, то я уже разбиралась в оружии, и Клим учил меня стрелять и владеть ножом. Учил находить пути отхода, обнаруживать и сбрасывать «хвост», учил водить, реагировать на опасность, обнаруживать опасные ситуации и выходить из них, и… Ну, и всему прочему.

— И ты не боялась?

— Больше всего на свете я боялась снова оказаться в чьих-то руках — беспомощной жертвой. Ты себе даже не представляешь, что это за ощущение, когда тебя просто превращают в кусок орущего от боли и ужаса мяса.

— Я понимаю.

— Нет, Валера, ты не понимаешь. Ты, конечно, тоже пережил всякое — но твоя жизнь всегда находилась в рамках цивилизованного общества. Ну да, выбросили тебя предки на улицу — ты пошел в институт, тебе помогли друзья, знакомые, преподаватели. А здесь… Это война, это другая сторона жизни, и она есть и сейчас, просто мы все стараемся ее не замечать — но она же от этого не исчезает.

— И ты переняла все, чему учил тебя муж? Как же родители согласились выдать тебя за такого человека?

— Они были очень разумными людьми и понимали, что Клим сможет защитить меня и станет мне в жизни опорой. Папа с мамой были уже немолоды, когда я родилась, а когда я собралась замуж, им обоим было уже за шестьдесят, оба серьезно болели, а потому они отдавали себе отчет, что могут и не успеть поставить меня на ноги. А Клим… Ты себе даже не представляешь, каким он был обаятельным и милым человеком!

— Ну да. Руководитель преступной группировки.

— Ага. А я была его женой.

— Оль, я не хотел тебя обидеть!

— Тогда перестань иронизировать над тем, чего не понимаешь. Да, Клим обучал меня. Даже когда я была беременна, он не переставал возить меня в тир. Он боялся, что я не смогу постоять за себя… Вот словно чувствовал, что ненадолго с нами, что мне одной придется выживать с мальчишками.

— Я понимаю.

— Да ничего ты не понимаешь, археолог! Ты видишь только кровь, убитого киллера и меня, убийцу, застрелившую безоружного человека. А ведь он убил бы нас обоих голыми руками, дай я ему шанс приблизиться!

— Возможно.

— Не «возможно», а точно. У него предрассудков насчет священности человеческой жизни нет.

— Как и у тебя? Ну и чем ты в таком случае от него отличаешься?

— Я не убиваю за деньги. Только из любви к искусству.

Он умолк. А я думаю о том, что надо бы избавиться от него, пока он не выдал меня с потрохами.

Там еще полно места, в этой угольной куче.

13

— Осторожно…

Я проскальзываю в подвал и прыгаю на пол, больно ударившись коленкой. А ведь совсем недавно я не то что прыгать не могла — ходить была не в состоянии! Да, Семеныч знает свое дело. Вот только как я ему объясню, что с моей спиной? Сукин сын порезал меня изрядно, и болит оно теперь зверски.

— Оль, сумку придется зарыть в этой же куче.

— Измажемся, там пылища черная. Давай поищем другое место. Вон, смотри, воздуховод, решетку отвинтить — и туда… Достанешь?

— Достану.

Он отодвигает решетку и забрасывает туда сумку киллера. Я думаю, что надо бы решить с ним вопрос прямо сейчас, если я хочу через час быть в палате.

— Оль, ты ведь сейчас думаешь о том, что я — лишний свидетель?

Он стоит ко мне спиной, и я понимаю, что он напряжен и готов к удару.

— Ну, что-то в этом роде.

— Тогда стреляй, — он поворачивается ко мне, его лицо серьезное и измученное. — Или же просто меня послушай, а тогда решишь.

— Мало времени. Давай лайт-версию.

— Ладно. Тогда вот она: я никогда тебя не выдам. Я никогда не сделаю ничего, что тебе навредит. И хотя я не бывший десантник и не криминальный босс, а просто скучный археолог, я буду защищать тебя и мальчишек — всегда, всеми доступными способами.

— Почему?

— Потому что я тебя люблю. Потому что я полюбил твоих мальчишек. Потому что я собираюсь остаться с тобой, вы стали моей семьей, которой у меня никогда не было. Этого достаточно?

— Неправдоподобно.

— Другой, более убедительной, правды у меня нет.

— Ладно, посмотрим. Просто ты не все понял, я думаю.

— Чего я не понял? Того, что сегодняшние твои действия для тебя не что-то из ряда вон, а вещи, которые ты делала и раньше? Думаю, убийцы твоего мужа почувствовали это на своей шкуре восемнадцать лет назад. Нет?

Слишком ты сообразительный. Что же мне с тобой делать, парень? Ведь нельзя тебя в живых оставлять, нипочем нельзя… Но убить тебя сейчас, вот так — нет, я почему-то не могу, и дело не в твоем признании, слова для меня ничего не стоят. Дело в том, что ты сейчас не врешь. Я просто знаю, что не врешь, и тем хуже для него, потому что не станем мы с тобой семьей — и не потому, что я чудовище, а потому, что мне нужен только Марконов.

Правда, если бы Марконов узнал о том, что сегодня произошло, он бы выбросил в море телефон, по которому мне звонил, и уехал из Александровска, чтобы не ходить со мной по одним улицам. Мне ли не знать…

— Ага, ты прав. Эти ублюдки взорвали моего мужа и мою подругу, а Артур выследил их, и я пристрелила их обоих. И того, кто им всех нас заказал.

— Кто это был?