Право крови

– Граф Риверс теперь в сырой земле. Нет в живых и его сына. Все это гнев моего брата, Эдуард. Ты думал, у него можно было отнять титул без всяких последствий? Верный пес, и тот укусит, если у него все время вырывать кость. – Граф с грустью покачал головой. – Или ты думал, что я все ножи буду метать сам? Вынужденный избирать тот или иной путь, своих врагов в живых я не оставляю. Так что на твоем месте я бы молился, чтобы мне удалось подавить эти треклятые бунты до того, как я приму решение о твоей участи!

С этими словами Уорик встал, злясь на себя за то, что все-таки выдал толику сведений королю, который сейчас сидел с приоткрытым ртом. До этого момента все было игрой в шарады, но теперь Эдуард знал, что его пленение и в самом деле вызвало смуту.

– Освободи меня, Ричард! – взревел он, воздев сжатые кулаки.

– Не могу! – бросил в ответ хозяин замка.

В момент его выхода из комнаты пленник вскочил на ноги, но путь ему, уперев в грудь руки, грозно преградили двое стражников. Секунду-другую Эдуард подумывал о том, чтобы расшвырять их в стороны, но они могли вправить ему мозги своими шипастыми железными перчатками, а внизу стояли еще двое. С четверыми ему было не совладать.

– Я король! – рявкнул Эдуард так, что часовые поежились. – Отпустите меня!

Уорик, невзирая на рев, вышел на солнце, сел на лошадь и поскакал в сторону столицы. Лицо его было мрачнее тучи.

* * *

Сердцевина лондонского Тауэра была старейшей его частью. Эта башня из белого нормандского камня возвышалась над внешними стенами и потому давала обзор и города, и текущей через него Темзы. Ночью Элизабет, пробравшись через небольшой лаз, вылезла на кровлю, покрытую древней облицовкой, птичьими гнездами и лишайником. В первую же секунду ее волосы и одежду туго опахнуло студеным ветром. Темный город с домами и рекой был едва освещен ущербным светом луны. На его фоне оранжевыми пляшущими точками светились факелы смутьянов, что всю ночь стаями кружили по городу. Топот их ног Элизабет различала даже среди всякой путаницы, осаждавшей ее во сне. Смутьяны истошно жаждали крови Невиллов и охотились на их людей, что было разом и отрадно, и жутковато.

Королева знала, что народ любит ее мужа, благоговеет перед ним. Знала она и то, что купцы, рыцари и знатные лорды Англии были рады его коронации, а того тщедушного книгочея упекли в темницу, по доброте душевной дав его француженке-жене удрать восвояси к своему отцу. Но и при этом Элизабет не одобряла недостаточную степень их преданности и возмущения его захватом. Та новость расходилась под сердитый гомон собраний горожан, под крикотню и треск вышибаемых дверей в судейских конторах, и сопровождалась разграблением там всего более-менее ценного и поджогом, чтобы скрыть содеянное. Едва заслышав ту новость, каждый городок и деревня отряжали скороходов в соседние городки и деревни, пока не образовывались стихийные шествия в тысячи человек, с факелами и грозным поблескиванием вил и колунов. Те, кто воевал под Таутоном, все, как один, требовали бить невиллских изменщиков.

Зубы Элизабет были слегка оскалены – выражение скорее боли, чем злорадства. Порывы налетающего ветра вызывали в теле странную легкость, как будто она была перышком в вихре стихий. Единственный мост через реку находился невдалеке от Тауэра. С места, где стояла королева, виднелась цепочка факелов, тянущаяся от Саутворка[53]. Там внизу развязно и весело гомонили грубые лихие люди. Сейчас они расходились по домам, а на отдалении за рекой стояло зловещее, мутновато-малиновое озарение: горел чей-то большой дом.

Собрав у себя преданных лордов, Элизабет, захлебываясь от злых рыданий и жарко блестя глазами, призвала их к мщению. Это Невиллы зажгли огонь, и теперь он должен разрастись в очистительный пожар, который поглотит их всех до единого. Задыхаясь на ветру, она ощущала этот ветер призрачно-льдистыми пальцами, что сжимали ее в свою пригоршню. С самого начала королева ведала, насколько Невиллы въелись в тело страны, словно черви в спелое яблоко. Куда ни глянь, всюду этому находилось все больше свидетельств. А ее милый доверчивый муж этого и не прозревал… Между тем надо было разжать эту удушающую хватку их пальцев.

– Права. Я была права, – шептала Элизабет ветру, утешаясь словами, которые подхватывались и тут же уносились его порывами. – Я видела это, но они оказались сильнее, чем я думала, и более жестокими.

Ее слезы отдувало куда-то в волосы, а ветер крепчал, завывая так, словно тоже страдал от снедающей душу боли. Невиллы злодейски убили ее отца и брата. После этого пощады им не видать. В линии ее рода они провели зловещую черту, и она, Элизабет, не успокоится, пока не обратит их в горстку пепла.