Лэрд вознес руку, и его капитаны разразились громогласным кличем, потрясая оружием. Маргарет слегка обернулась: сзади к ее плечу приблизился Дерри Брюер, глянуть на сцену отхода шотландцев.
– Ай-яй! – протянул он. – Просто слезы на глаза наворачиваются – лицезреть такое. – Видя удивленные глаза Маргарет, Дерри и сам приподнял брови. – Когда я думаю, миледи, сколько они здесь покрали и сейчас утаскивают в своих плащах и килтах, то просто оторопь берет.
От неожиданности, а еще больше от удивления королева прикрыла себе ладонью рот, смешливо округлив глаза. Дерри же, довольный тем, что развеселил ее, продолжил:
– Мне кажется, они на ходу позвякивают, миледи. Этот их бородатый лэрд, сдается мне, упер с собой кинжал Сомерсета и сапоги лорда Клиффорда. Впрочем, я бы на их месте скупиться не стал: пускай себе носит.
– Какой вы зловреда, Дерри. Эти люди пришли мне на помощь, когда я в ней так нуждалась, – возразила королева.
– Это так, но взгляните на нас теперь, – сказал Брюер, гордо вскидывая голову.
Пятнадцать тысяч войска королевы за эти дни успели удвоиться, а народ все прибывал. Шотландцами теперь можно было и поступиться. Попроси она их задержаться, они все равно ушли бы, так как служили другой королеве.
В приязненном молчании Дерри и Маргарет смотрели, как истаивают вдали походные ряды шотландцев, пока густеющие сумерки и всепроникающий холод не сделали это занятие невыносимым.
Проталкиваясь сквозь трезвон колоколов и гомон толпы, Эдуард лучился довольством. Снаружи озабоченными пчелами роились лондонцы, заполняя всякий пятачок пространства между Аббатством и Вестминстерским дворцом. Наиболее пронырливые и удачливые урывали себе местечко у подножия колонн, где был шанс ухватить взглядом нового короля. Генриха Ланкастера с его француженкой-женой горожане уже отвергли и, возможно, опасаясь за дальнейшую судьбу города, поспешили склониться перед Йорком. Не все еще осознали новую для них реальность, но их нынешнее ликование обнадеживало.
Новый король ступал по центральному проходу, а цепочка его людей сдерживала наседающую толпу. Позади него дорожка сужалась под людским напором. Все, кто мог, изо всех сил тянулись, пытаясь коснуться Эдуардова плаща или доспеха.
Уорика с его братом-епископом оттерли вбок, в толчею мужчин и женщин, которые, кряхтя от натуги, лезли следом за Йорком на вольный воздух. Оголтело звонящие на все лады колокола вздымали огромный, до неба, железный круглый гул. Ричард ругнулся: какой-то тучный красномордый купец пробороздил сапогом ему по лодыжке и отдавил ступню в попытке высунуться над головами остальных. Уорик саданул его локтем в бок и, протираясь мимо, командно рявкнул: «А ну пропустить! Дайте дорогу!» Норфолк со своими молодцами в усмирении толпы не церемонились: их проход наружу сопровождался вскриками боли.
Впереди по-прежнему виднелись голова и плечи новоявленного короля, возвышающегося над всей толпой. Успело взойти солнце, и граф Уорик на мгновение застыл, когда на шлеме выходящего наружу, на еще более холодный воздух Эдуарда полыхнул сполох света, золотисто сверкнув на навершии. Даже сейчас, в этой немилосердной давке, в мыслях о прорве несделанных дел, Ричард чутко замер от нового, еще более громкого рева голосов снаружи. В следующую секунду он подался вперед и стал пропихиваться вперед еще ожесточеннее, игнорируя ойканья, извинения или гневные окрики тех, кого толкнул или сшиб с ног.
К той поре, как Уорик вырвался на воздух, он уже раскраснелся и запыхался, а пот с него стекал струйками, сразу обсыхая на коже. Появление своего взъерошенного сподвижника Эдуард встретил смехом.
– Глянь, Ричард! – выкрикнул он, перекрывая шум. – Они как будто ждали этого момента так же долго, как я!
Размашистым движением он вынул из ножен меч и воздел его над головой (Уорик с кривой ухмылкой отметил: лезвие-то целехонькое, не треснутое).
Над толпой вскинулись руки и взмыли голоса: вот он, король Англии, перед ними – не хрупкая, согбенно-благочестивая фигура, но воин такой вышины и телесной мощи, что и впрямь является воплощением величия. Кое-кто встал перед ним на колени, упираясь ими в булыжник – такой ледяной, что плоть вмиг немела. Первыми это сделали всего несколько монахов, но вскоре коленопреклоненной была уже вся площадь, открыв за собой молчаливо стоящих членов Парламента.
Взоры властей предержащих Эдуард встретил без всякой сконфуженности, и тогда они тоже стали опускаться на колени. Это
– Лондон – великая крепость на великой реке, – внезапно изрек Эдуард. Голос его был настолько жестким и чистым, что звоном рикошетил от окружающих стен.
Ну просто Цезарь! Глядя на этого юношу, Уорик ощущал, как в душе у него взмывает скорбная радость. Впервые после известия о смерти отца в нем затеплилась надежда.