Право на безумие

Троллейбус – не поезд. Он более свободен в своих движениях, более независим. Захотел, объехал незначительное препятствие. А может и значительное. Это насколько позволит длина рогов. Но и не такой удобный, не такой комфортный. Нельзя в нём прилечь, отдохнуть, забраться на верхнюю полку и забыться, отключиться от внешнего мира под убаюкивающее покачивание и мерный стук колёс. И отобедать нельзя, сдобрив терпкий, обжигающий вкус коньяка кисло-сладкой долькой лимона в сахаре,… или спелой, сочной, огромной, как слива, ягодкой винограда. Нельзя. Даже манную кашу нельзя. Даже когда не надо, а хочется. Самому хочется. Ведь бывает же и такое, именно в такие вот минуты и бывает. Когда нельзя.

Но есть люди, которые умеют в любой обстановке почувствовать вдруг себя легко и свободно,… будто на мягком пуховом облаке. Когда ничто вокруг не отвлекает, не отягощает суетой и прозаичностью, не замыкает в ограниченном внешнем мире, но позволяет беспрепятственно парить в бескрайнем внутреннем. Эти люди – дети, да ещё некоторые,… очень некоторые взрослые.

– Кто тебя обидел? Как?

Девочка насупилась, нахмурила лобик, воссоздавая в памяти последовательность событий, приведших её к чугунному фонарному столбу на многолюдной московской улице. Чуть повыше переносицы между крылышками бровок образовалась маленькая смешная ложбинка, в которой, как утверждают сказочники, хранятся до поры до времени все детские мысли. И приятные, и не очень.

– Я не виновата, – заговорила она убеждённо. – Это учительница,… она сама виновата.

– Разве учительница может быть виновата? – перебил её собеседник, по сути тот же ребёнок, только невыносимо взрослый.

– Да? А чего она всегда заставляет рисовать Москву? Я не хочу Москву! Все ребята рисуют одно и то же, у всех кремлёвская стена, красные звёзды и салют. А я не хочу! Я не люблю, как все! Надоели уже эти звёзды! Я степь хочу рисовать, большую-пребольшую, которую хоть год скачи, всё равно до конца не доскачешь…

– Ну и нарисовала бы степь, раз хочешь.

– Ага! Ну как же я могу нарисовать степь, если я её ни разу не видела?! Ты что, не соображаешь что ли ничего?! Я взяла рисунок Джучи, который он мне прислал… Там так красиво, такая большая степь, как море, как небо,… и маленький такой всадник вдали… Джучи очень хорошо рисует, он художником будет, когда вырастет. Мне, конечно, жалко было его рисунок отдавать, но я хотела, чтобы как лучше, чтобы все увидели, как красиво,… ведь никто так не умеет рисовать, как Джучи. Я только пририсовала посреди степи маленький кремль, чтобы было понятно, как могут жить вместе, в одной дружбе советские и монгольские дети…

Девочка замолчала и опустила лицо. Видимо ей было весьма тяжко вспоминать то, что произошло после.

– И что? Неужели ребятам не понравилось? Мне уже очень нравится. Я сам люблю рисовать, – попытался подбодрить девочку мужчина.

– Ребятам-то понравилось,… – лепетала девочка сквозь слёзки, – все смотрели,… и даже из соседнего класса приходили… А учительница,… Она сказала, что это какой-то вражеский происк,… и двойку поставила… Всем пятёрки за их одинаковые звёзды, а нам с Джучи двойку… Ну разве это справедливо?

– Несправедливо… – согласился мужчина после недолгой паузы. – Только из дома-то зачем убегать?

– А затем! – она вдруг изменилась, в глазках заискрилась какая-то недетская гордость и решительность. – Затем, что я не хочу больше тут жить! Я решила уехать отсюда в степь, к Джучи, мы вместе будем рисовать, и нам никто не посмеет поставить двойку! А они все пускай остаются, пусть рисуют свои любимые звёзды и ставят друг другу за это пятёрки! – девочка сжала кулачки и даже привстала с места. – Мне никто,… никогда,… никто ещё не смел ставить двойку! Вот и пусть,… раз они все такие… А я уеду! А когда вырасту, женюсь на Джучи и стану настоящим художником, и мы нарисуем большую-пребольшую картину! Тогда им всем будет стыдно, особенно этой учительнице!

– А мама и папа? – спросил вдруг собеседник.

– Что мама и папа? – не поняла девочка, но несколько успокоилась и села на место.

– Им тоже будет стыдно?

– Нет, им не будет… – растерялась девочка.

– Но как же? Ты же и от них тоже убежала. Даже в первую очередь от них. Учительница ни о чём таком ещё не знает, не думает вовсе. А папа с мамой уже ищут тебя повсюду, места себе не находят, плачут, наверное. А как ты думаешь, папа бы тебе поставил двойку за рисунок?

Сбитая с толку девочка задумалась крепко. Между бровок ещё более углубилась, наполнилась доверху недетскими думками ложбинка. Ещё минуту назад такой решительный и «взрослый» ребёнок не знал теперь что ответить и отвернулся к окну, будто ища в нём разгадку.

– Папа… – проговорила девочка тихо, отстранённо, как бы в забытьи, но вдруг вскочила, забарабанила ладошками по стеклу и закричала на весь салон. – Папа!!! Папа!!! Папа!!!