Право на безумие

Богатов рассчитывал на понимание. Он говорил сейчас, как ему казалось, с самым преданным, искренним, самым родным и … самым понимающим человеком на всей земле. Годы их совместной жизни, громадный воз сообща накопленного опыта – сына ошибок трудных, – который они неизменно тащили вместе, поддерживая друг друга, являя друг другу и спину, и крышу, и опору, давали ему такую надежду. По крайней мере, он так думал. Однако Аскольд в запальчивости не учёл одного нюанса, маленького, но определяющего однозначность неадекватности реакции оппонента на его слова. Он говорил с женщиной…, с любящей его женщиной, а это превыше всякой логики, всякого понимания, всякого осмысления.

– Да с чего ты взял-то? – исполнилась недоумением Нюра. – Люблю… Ты же её совсем не знаешь, не видел даже никогда. Хороша любовь, ничего не скажешь…

– Иногда чтобы почувствовать в человеке свою вторую половинку, неотделимую часть себя самого, вовсе не обязательно с ним спать. Это ощущение передаётся … иными путями…, начинают вдруг работать другие каналы связи, неведомые доселе.

Аскольд говорил несколько отстранённо, будто ничего кроме благорасположения и участливости его слова не могли вызвать у Нюры, будто ничего иного и помыслить себе было невозможно.

– А я…? А про меня ты совсем не подумал…? Ты же и мне говорил когда-то, что любишь…., ухаживал, добивался, цветы дарил охапками… А теперь что…, в утиль меня, как ненужную, отработанную ветошь?

Голос женщины дрогнул, надломился на каком-то краеугольном слове и завибрировал в унисон учащенному сердцебиению. По щеке покатилась крупная, бликующая в интимном свете ночника слеза.

– Нет, Нюра. Никакой ты не утиль, – попытался Богатов успокоить супругу, и ему казалось, что он верно уловил интонацию, вибрацию её голоса. – Я всё ещё люблю тебя… Но…, но не совсем так…, не так, как ты хочешь. Ты по-прежнему дорога мне,… теперь, наверное, ещё дороже чем прежде… Ты – мой близкий, родной человечек… То, что мы пережили вместе, не забыто,… не может быть забыто,… никогда не сотрётся, не исчезнет из моей памяти… ни из сознательной, ни из душевной. Ты единственный мой друг на всём белом свете, и это неизменно.

– Друг?! – вскипела в негодовании женщина. – Да разве ж с друзьями так поступают?! Разве друзей предают вот так вот, походя?! Разве это допустимо – бить друга наотмашь, да ещё приговаривая при этом, насколько он тебе близок и дорог?! Разве ж такое возможно?! Что-то ты заврался, дорогой…, раз уж бросаешь, предаёшь, так хоть не лицемерь, не лобызай иудиным целованием57!

Аскольд замолчал, поперхнувшись новым, ещё не высказанным словом. Иллюзии рассеялись сразу, одним махом и безоговорочно. Он вдруг отчётливо понял, что ему нечего возразить, что любые его слова теперь неизменно разобьются вдребезги о глухую, железобетонную стену обиды и уязвлённой женской самости. Поэтому с языка его сползло только еле слышное, бессознательное, почти пустое.

– Ну зачем так? Ты не права, Нюра.

– Я не права?!!! Я не права?!!!

Женщина больше не сдерживалась. Слова лились из неё потоком: гневным, колючим, диким и стремительным, как орда лихих кочевников, не ведающих ни преград сопротивления, ни жалости, ни милосердия к покорности. Набрав силу и мощь в бескрайней степи, разогнавшись на крыльях её вольного ветра, они неслись теперь лавиной, не в силах остановиться, даже притормозить, оставляя позади себя лишь пепелище.

– Я всю жизнь отдала тебе! У меня было всё – профессия, дом, семья, все перспективы счастливой, спокойной, обеспеченной жизни! То, что ты одним махом взял, как свою собственность, и разрушил, обещая взамен лишь призрачные воздушные замки. И я как дура понеслась за тобой, очертя голову, в надежде быть тебе нужной, полезной, незаменимой!

– Что ты такое говоришь, Нюра? Перестань…

– Я поверила тебе…, я верила в тебя! И что?! Что в итоге?! Я по нескольку лет ношу одни и те же трусики! У меня никогда, слышишь ты, никогда за всю жизнь с тобой не было более одной пары свежих, не рваных колготок! Как бы ты отнёсся к женщине в рваных колготках? А я постоянно штопаю их и надеваю под джинсы. Я все последние годы хожу только в джинсах, и не потому вовсе что считаю свои ноги некрасивыми, просто у меня нет целых колготок! А ты будто не замечаешь, будто тебе невдомёк… Хоть бы раз поинтересовался моим нижним бельём! Я уж не говорю про тело, оно тебя давно не интересует!

– Нюра, перестань! Я прошу тебя, остановись!