Право на безумие

– Ну не расстраивайтесь вы так, не конфузьтесь, – постаралась сказать она насколько возможно бодро и оптимистично, даже положила свою ладошку на его сжатые в крепкий замок руки. – Так со многими случается. Многие считают себя мудренее, нежели способны это выразить…, продемонстрировать что ли. Это реальность, мой друг.

Он поднял голову, глаза в глаза, буквально пронзил небесно-голубым животворно-зелёное.

– Наверное, вы правы…, – сказал он тихо, вглядываясь, вслушиваясь в невысказанную глубину слова. – Должно быть, вы и впрямь так думаете… Только знаете, нет ничего страшнее, больнее, чем сказать человеку то, что все о нём думают, о чём он и сам знает, что так про него думают…, но чем он не является на самом деле. Ох, как это больно… Такое слово не ранит, оно способно убить… Наповал.

– О чём это вы? – Нюра одёрнула руку и даже несколько отстранилась. – Что вы хотите этим сказать?

– Ничего такого… Не-ет…, – теперь собеседник, несколько испугавшись, попытался сгладить впечатление от неосторожного слова. – Я, например, легко принимаю свою глупость. Нет, правда, очень легко. Я не обижаюсь. Нет. Я знаю, что большинство людей искренне считают себя умнее меня. И я так же считаю, уверяю вас. Они ведь всегда думают, прежде чем сказать, а я так…, говорю…, как есть, как думается, так и говорю. Что, несомненно, подтверждает правоту их суждений обо мне. Я извиняю их. Ну а как же иначе со мной с таким? И они, конечно же, правы.

Он немного подумал, как бы переключаясь с одной мысли на другую, и продолжил.

– А реальность… Реальность лишь то, что каждый для себя считает реальностью. Реальность же прАва на сегодняшний день для подавляющего большинства безоговорочна и безусловна, как некая врождённая принадлежность личности… Ну как нос, например, или вот пятка, или ухо… Современному человеку гораздо легче смириться с попыткой отсечь у него полруки… С таким изъяном он вполне готов жить, это даже не считается им уродством. А вот с покушением на его право…! Не-ет… С этим он не свыкнется никогда.

Тогда, три года назад Аскольд вернулся. Три дня помыкался где-то, поскитался, попримыкался… и всё-таки вернулся. Ему некуда было идти. Весь огромный мир скумокался для него в тесную, насквозь продуваемую всеми ветрами оболочку их старенького автомобиля. А между тем надвигалась зима – морозная, снежная, с редким застенчивым солнышком всего на семь-восемь часов в сутки. Нюра знала это и, наверное, даже рассчитывала на это. Но не купеческим, не политическим расчетом. Она надеялась, что тепло и уют домашнего очага всё ещё неизменно связаны у Аскольда с ней, с Нюрой. Ну, подумаешь, влюбился. С кем не бывает? С ним и раньше так было не раз. Влюблялся он даже часто… Но любит-то он её. Она, конечно же, всё поймёт и всё простит. Уже поняла… и простила. Только бы вернулся…

И он вернулся.

На их кухне стоял старый скрипучий топчан с жёстким, просиженным в нескольких местах матрацем и огромным плюшевым медведем вместо подушки. Тут и поселился Богатов. От одеяла он отказался наотрез, поскольку оно было единственным у них, а обременять Нюру чем-то ещё кроме своего присутствия в квартире Аскольд не хотел. Конечно, было неуютно, конечно, холодно, но всё же лучше, чем в машине. С утра пораньше, когда ещё все мирно спали, он уходил на работу, а вечером не шибко торопился домой, понимая, что там его никто не ждёт, там он лишний. А кому понравится быть лишним? Поэтому, тихонько зайдя в квартиру, он тут же проскальзывал на кухню и, наскоро перекусив, падал на свой топчан в обнимку с плюшевым медведем. Так прошло недели две.

А Нюра всё это время ждала. Ждала своего Аскольда, того, которого помнила и любила. Каждый вечер она не ложилась, пока он не вернётся с работы, вслушивалась в звуки за окном, искала знакомые интонации в шуме подъезжающих к дому машин, угадывала манеру хлопка двери парадного, затаив дыхание, прижав ухо к замочной скважине, считала шаги, отстукивающие ступени лестничных маршей всё выше, всё ближе. А чуть шаги остановятся на их этаже, только заклацает ключ в замке, Нурсина бежит на цыпочках в комнату, боясь быть застуканной на «месте преступления». Как девчонка-старшеклассница. Она всё ждала, что вот он войдёт следом за ней, обнимет её за плечи, поцелует и скажет как раньше: «Ну, в этом доме кто-нибудь собирается кормить мужика?» Вот тогда она его и разденет, и накормит, и напоит, выслушает внимательно и сочувственно, соглашаясь и поддакивая где надо, … и спать уложит уставшего, но сытого. А потом будет долго смотреть на спящего мужчину и мурлыкать тихо-тихо старую татарскую колыбельную песенку. Ведь это же и есть счастье. Обычное, чудесное женское счастье.