Право на одиночество

Впервые за последние годы я была рада, что жива. Что не погибла в автокатастрофе вместе с родителями. Что встретила Максима и девочек… И полюбила их. Только эта любовь смогла спасти меня, вытащить из бездны, в которую я постепенно проваливалась, как в сугроб.

И как радостно было осознавать, что я нужна и им тоже. Я — не просто бесплотная тень самой себя, не никчёмное существо, я — человек, которого любят. Я нужна!

И улыбалась, вспоминая о том, что это такое — быть счастливой.

Только одно омрачало моё настроение. Я думала о Лике, и сердце тревожно сжималось. Я предала её… а ведь я была первым человеком, которому доверилась эта одинокая девочка.

Именно так — одинокая. И одинока она была намного больше, чем я. Одиночество при живых родителях… Меня после смерти мамы с папой поддерживали Михаил Юрьевич, Аня и Антон, Светочка… У меня была любимая работа. А у Лики не было никого, кроме маленькой сестры, которую нужно было беречь от причуд собственной матери. Максим видел в ней копию Лены и не хотел вникать в проблемы трудного подростка…

Если я сама посадила себя в золотую клетку одиночества, то Лику туда засунули насильно, в одночасье лишив детства.

И тут появилась я. Я подарила ей детство, и Лика полюбила меня, научилась доверять, открыла мне свою израненную душу. А потом я уехала, даже не простившись, и этим отняла у Лики всё — во второй раз в жизни. И я ненавидела саму себя за этот поступок.

Я сжимала кулаки и, закрывая глаза, молилась только об одном — хоть бы она смогла простить… Потому что теперь я была уверена, что больше никогда не предам Лику. И сделаю всё, чтобы стать для неё хорошей матерью… Матерью, которой у Лики никогда не было, но которая была у меня.

Мы подъехали к школе, и я сразу заметила красную куртку Лисёнка, и бирюзовую — Лики. Они стояли рядом, и рука Лики лежала на плече у Алисы.

Когда мы с Громовым вышли из машины, Лисёнок кинулась вперёд и немедленно повисла у меня на шее.

— Наташа! — воскликнула она. — Я знала, что ты вернёшься.

Я улыбнулась. Уже третий человек знал, что я вернусь… А был ли другой вариант развития событий? Наверное, нет.

Я перевела взгляд на Лику. Она стояла в двух шагах от меня, бледная, и кусала губы. В зелёных глазах плескалась целая буря эмоций.

Я сама подошла к ней.

— Прости меня, Лика. Если можешь, прости. Я натворила столько всего глупого и плохого… Если бы ты знала, как я жалею. Я очень хочу всё исправить. Прости меня, Лика.

Она молчала. Просто смотрела.

А потом подняла руку и прикоснулась холодными пальцами к моей щеке, потрогала волосы…

— Это ты, — наконец выдохнула Лика. — Я боялась, что ты мне только кажешься. Каждый день я видела тебя во сне.

— Правда? — я изумилась. Девочка кивнула.

— Лика… — я осторожно обняла её, надеясь, что она не оттолкнёт меня. Не оттолкнула. Уткнулась носом мне в ухо. — Ты простишь меня?

— Да, — она кивнула. — Я простила тебя в тот миг, когда увидела… Потому что все дни я мечтала только об этом — чтобы ты вернулась. Только больше не уходи. Никогда не уходи от нас. Нам с папой было очень больно.

— Обещаю, — я улыбнулась, прижимая к себе Лику. Максим с Лисёнком, стоявшие рядом, тоже улыбались. — Я люблю тебя, — добавила я еле слышно, но Лика всё равно услышала, и я почувствовала, как потеплели её пальцы.

А потом она сказала:

— Я тоже тебя люблю.

В тот миг ветер донёс до меня тихие слова: «Вечно? Ну да. Ведь я умру прежде, чем смогу закончить».

Сидя на заднем сиденье машины и прижимая к себе своих — теперь уже своих — девочек, я задремала. Всё-таки бессонная ночь и огромное количество волнений давали о себе знать.

Во сне я шла по деревянным мосткам, присыпанным светло-жёлтым песком, навстречу обжигающему ветру. Вокруг меня, повинуясь его сильным порывам, качались деревья и колыхалась трава, а я всё шла и шла вперёд… не зная, зачем, путаясь в белой, как снег, юбке, щурясь от солнца и жмуря глаза, когда в них попадал песок.

Спустя несколько минут, взойдя на маленькую деревянную площадку, я узнала это место. Мы были здесь с родителями в наше самое последнее лето — берег Балтийского моря, столь любимого мамой, Куршская коса… Море волновалось, как в тот самый день, бурлило прямо передо мной, серебристо-серое, отражая в себе солнце, стоящее в зените.

Они шли по берегу — медленно и неторопливо. Я никогда не видела их такими раньше. Молодые и счастливые, они держались за руки, двигаясь по кромке воды, босые. Мамины волосы развевались у неё за спиной, отчаянно кудрявые, а папина рубашка была расстегнута на груди, и сквозь слёзы, застилающие глаза, я поняла, что наконец отпустила.

Отпустила их и саму себя, освободилась от чувства вины. И больше не буду вспоминать то утро и свои слова о праве на одиночество.

Они остановились прямо передо мной. Теперь им было немного за двадцать, как и мне сейчас. Они держались за руки и смотрели друг на друга — спокойно и радостно. Так, как смотрели при жизни…

А потом поцеловались. И я закрыла глаза, в последний раз почувствовав лёгкое прикосновение маминой руки к своей щеке, прилетевшее ко мне с ветром, и крепкое папино объятие.

— Наташа!