Право на Тенерифе

– А я почем знаю? Ты отец, займись хоть немного сыном, весь день просидел за компьютером! Можно мне отдохнуть?

– Я ничем не помогу все равно, – пожал плечами Антон, зевая. – Со мной он так же будет визжать. Ты мать, ты и занимайся. Я и так всю неделю работаю.

– А я, по-твоему, не работаю? – крик жены перекрыл визг ребенка.

Но Антон уже не слушал ее. От этих разговоров он начинал проигрывать, и нужно было скорее наверстывать упущенное. В перерыве между раундами он зашел на Фейсбук, и тут же покраснел: первый пост, который он увидел, был пост Юли. На фотографии она была вместе с Катей в очередном немецком городе, Дортмунде.

Она часто размещала такие посты, словно они каждые выходные куда-то уезжали, как будто ее новый муж был настолько обеспеченным, что мог содержать и жену, и приемную дочь, и брать их в путешествия.

А еще ему казалось, что она намеренно хвасталась перед всеми своим богатством. Ему хотелось бы видеть, что худое лицо Кати несчастно, чтобы убедиться, что она страдает вдали от родины и отца, под опекой чужого человека. Но лицо ее, хорошеющее с каждым разом, словно по заказу, сияло на всех фотографиях.

Судя по всему, ей было совершенно все равно, что ее родной отец прозябал в нищем городе. Временами Антон задавался вопросом, почему после того, как Юля выставила его вон, он не вспоминал о дочери, словно не испытывал никакой тоски по ней.

Порой ему хотелось скучать, он даже насильственно вынуждал себя думать о ней. И если на какое-то мгновение ему удавалось начать тосковать по ней, то тут же на смену этому робкому ощущению где-то глубоко внутри приходило острое понимание того, что ему просто-напросто все это было не нужно. Тоска по дочери, да еще нездоровой дочери, с которой он все равно не будет больше вместе, – для чего ему эта печаль? К чему? Ничего не приходило на ум.

Более того, он не мог найти ответа, зачем ему вообще была дана дочь и для чего он когда-то стал отцом – непонятная, навязанная роль. Нет, Антон бы лгал себе, если бы продолжал убеждать себя в том, что Катя ему еще была хотя бы отчасти дорога. Он знал про себя, что любит Катю только тогда, когда она рядом. Когда она далеко – в душе его нет никаких чувств к ней. Отрезанный ломоть, вот что она для него.

Он еще несколько раз пролистал фотографии Юли с дочерью. «Какое, однако, самодовольное лицо у нее!» – подумал он, разглядывая улыбку своей бывшей жены. На миг ему показалось, что этот пост был выложен для него одного, чтобы задеть его, чтобы вызвать в нем зависть. Даже Катя – и та вдруг выздоровела, словно хотела показать ему, что без него и ей лучше.

Антон закрыл глаза, полностью отдаваясь внутренним ощущениям: кипяток зависти ошпарил все внутри, лишая его способности думать и чувствовать что-то еще. Через несколько минут он оправился от болевого шока и открыл глаза, но черные круги застилали все вокруг, и он уже не видел экрана компьютера перед собой.

Как и всякий эгоистичный, недалекий и слабый человек, Антон обладал весьма удобным качеством: проблемы и беды окружающих казались ему всегда ничтожными, а свои – непреодолимыми. Если кто-то болел, он знал, что нужно щадить этого человека, но не потому, что ему было жаль его, а потому что другое поведение вызвало бы осуждение окружающих. Справиться с осуждением многих сложнее, чем с осуждением одной жены, поэтому лучше было не рисковать.

Но при этом Антон никогда никому не давал времени болеть долго. Если прошло несколько месяцев – значит, человек выздоровел и его уже можно не щадить, ему можно завидовать, можно втайне желать ему зла. Если Катя похудела – значит, она выздоровела и ее тоже можно не щадить, как, собственно, и Юлю. Хотя в действительности люди так быстро не выздоравливали, а Кате… Кате было суждено бороться с болезнью долгие мучительные годы, и он бы знал это, поддерживай он настоящую отцовскую связь с ней.

Удивительное дело: когда он жил с Юлей и Катей, Антон странным образом сдерживал в себе все эти естественные позывы, всю эту расползающуюся черную плесень злости и зависти. Но теперь, с новой женой, совсем не такой принципиальной, как Юля, он наконец освободился и дал своим позывам разгуляться. Эта мысль рассердила его: она не льстила ему, оттого была неприятна. Но и опровергнуть ее сразу не получилось – доводов не нашлось, и это было тем более досадно.

Вдруг Антон не выдержал и вскочил из-за стола. Жена сидела на диване и пыталась смотреть телевизор и писать что-то в телефоне, а ребенок постоянно лез к ней и хныкал, теребил ее, добиваясь внимания.

Антон подошел к дивану, сел рядом с ней, взял ребенка на колени, отчего тот перестал плакать. Антон стал щекотать сына до тех пор, пока он не заулыбался тем неповторимым умилительным образом, каким умеют улыбаться лишь грудные дети. Поймав улыбку малыша, он сделав несколько селфи с ребенком, затем посадил сына на пол, ребенок стал снова кричать. Антон же пошел писать пост в Фейсбук с гордым хештегом #ПапаРодкин, по своей фамилии «Безродкин».